Последний сёгун - [22]

Наказание Ёсинобу также вскоре ужесточили: запрет на посещение сёгунского замка был заменен домашним арестом.

– И какой же во всем этом смысл? – только и произнес Ёсинобу, получив это предписание. И замолчал. Замолчал надолго. У него не было иного выбора: Ии повсюду разослал своих соглядатаев, которые буквально заполонили Эдо и Киото, а поговорку «И у стен есть уши» знал в это время, наверное, любой базарный нищий. Всякое неосторожное слово Ёсинобу тотчас же стало бы известно повсюду и дало бы Ии возможность обвинить его в участии в заговоре и приговорить к смерти.

Домашний арест означал, что особняк Хитоцубаси фактически превратился в тюрьму. Все ворота были заперты. Сам Ёсинобу постоянно находился в комнатах с притворенными ставнями; для освещения оставались лишь узкие щели шириной пять-шесть сантиметров.

Здесь не было необходимости постоянно поддерживать прическу сакаяки: согласно предписанию сёгуната Ёсинобу должен был носить длинные волосы, что делало его похожим на безродного ронина.

В прежние времена домочадцы с самого утра толпились в коридоре и в соседних со спальней комнатах, чтобы первыми узнать о самочувствии господина. Теперь это тоже было строго-настрого запрещено. Вообще пресекались все непосредственные контакты с внешним миром: даже в случае землетрясения не дозволялось ничего иного, как послать гонца в замок Эдо для того, чтобы узнать, все ли там благополучно.

Таким образом, Ёсинобу целыми днями сидел взаперти. Как арестованный, он носил одежду, сшитую из простого полотна. В полумраке тесной комнаты у Ёсинобу не было другого занятия, кроме чтения. Поговорить было не с кем: волна арестов смела даже его верного оруженосца Хираока Энсиро, которому было объявлено, что он отзывается со своего поста.

Это «даже» Ёсинобу переживал особенно сильно. Он привык считать этого слугу, который был старше его на пять лет, чем-то вроде близкого друга, хотя, конечно, его иногда раздражали чрезмерная простота, упрямство и уклончивость самурая.

Между тем, как оказалось, благодаря своему участию в движении в поддержку Ёсинобу и знакомству с воинами из самых разных кланов Хираока исключительно быстро набрал политический вес. Прежде он часто встречался с советником Сюнгаку, Хасимото Санаи, который считался одним из умнейших людей своего времени. Наканэ Юкиэ, другой знаменитый самурай из клана Этидзэн, который как-то стал свидетелем разговора между Хираока и Хасимото, описал свои впечатления от беседы в таких словах: «Энсиро в высшей мере умен и красноречив, Санаи же прозорлив, благороден, ясно мыслит. Находясь в их обществе, я постоянно пьянел от высказываний одного из них, но слова другого меня тут же отрезвляли».

Поначалу Хираока не блистал мастерством публичной речи, но потом стал демонстрировать все большее умение в этом деле. Здесь, безусловно, на него повлиял Ёсинобу. Обычно молчаливый, молодой господин мог быть блестящим оратором, буквально ошеломлявшим людей своим красноречием. Постепенно Хираока стал подыгрывать хозяину, и в конце концов достиг такого уровня, что вполне заслужил эту оценку – «умен и красноречив».

Судьба приготовила ему еще одно испытание. Освобожденный от своей должности Хираока был направлен в Кофу на мелкую должность сборщика пожертвований. Для крупных феодалов-хатамото подобное назначение было равносильно ссылке на отдаленный остров. Обычно такие люди до конца своей жизни уже не имели возможности вернуться в Эдо.

– Да, похоже, жизнь Хираока на этом закончилась, – размышлял Ёсинобу. Он, конечно, не мог себе представить, что пройдет совсем немного времени, и он вернется к бурной общественной деятельности, а вместе с ним возродится и как лидер заговорщиков получит и добрую, и худую славу его верный слуга Хираока Энсиро…

Единственный оставшийся в правительстве бакуфу сторонник Ёсинобу, правитель провинции Идзуми Мацудайра Норитакэ, как-то тайно прислал Ёсинобу письмо со словами утешения: «Судьба человеческая сегодняшним днем не исчерпывается», – писал он. Впрочем, Ёсинобу не воспринял письмо всерьез, считая его достаточно случайным.

В заключении Ёсинобу целыми днями только и делал, что читал книги. В основном это были исторические сочинения, такие, как «Всеобщее обозрение событий»[49] или «Исторические записки»[50]; Ёсинобу стремился понять законы, которые управляют взлетами и падениями государств. Наверное, он никогда так много не читал, как в эти дни: недаром позднее Ёсинобу говорил, что всей своей образованностью он обязан Ии Наосукэ…

Время шло. Миновало уже полгода с того дня, пятого дня седьмого лунного месяца пятого года Ансэй (13 августа 1858 года), когда Ёсинобу запретили посещение сёгунского замка. Девиз «Ансэй» («Мирное правление») сменили на «Манъэн» («Беспредельность»). Именно в это время до Ёсинобу стали доходить неясные слухи о том, что «люди из Мито собираются что-то предпринять». Естественно, находясь в заключении, узнать какие-либо подробности было невозможно.

Как уже говорилось, времяпровождение Ёсинобу не отличалось разнообразием. А когда время тянется мучительно долго, люди нередко впадают в уныние и целыми днями сидят, углубившись в собственные мысли. Вот и Ёсинобу не мог не размышлять о трагических превратностях своей судьбы: «Кто я? За что мне такая участь? Почему я, с рождения не сделавший людям ничего плохого, сейчас оказался осужденным на пребывание в четырех стенах?» – Он осужден всего лишь за слухи! Слухи о его уме и проницательности. – «Да ведь и слухи-то эти распускал не я! – продолжал размышлять Ёсинобу. – Об этом твердил всем и каждому мой отец – Нариаки. „Когда-нибудь мой сын будет у руля!“ – говорил Нариаки, и люди ему верили. Эти слухи расползлись по всей стране и стали чуть ли не обыденными. А в результате я оказался под домашним арестом. Ну не глупо ли!»