Последний самурай - [15]

У Эммы было весьма своеобразное отношение к Штатам. Она любила Америку, как викторианцы любили Шотландию, как французские импрессионисты — Японию. Ей нравились старомодные бензоколонки «Эссо», застывшие на ночных автомагистралях в лужицах голубоватого света, с красным знаком кока-колы, вращающимся на ветру. Нравилась ей и другая реклама: к примеру, молодой человек на лошади, думающий свою ковбойскую думу на фоне поразительных красот природы, или же роскошный мужчина в спортивном автомобиле, мчащийся по скоростной автотрассе к Лос-Анджелесу. Она обожала все те книжки, которые меня чуть ли не силком заставляли читать в школе, она обожала и те книжки, которых мы в школе вовсе не читали, потому что они могли показаться оскорбительными для людей, впитавших дух баптизма. Я просто не знала, что ей на это сказать.

И в воображении моем возникала скромная маленькая меццо-тинто⁷ и маленькая рука, отмечающая и высветляющая то место, где впервые напились европейцы, или же пишущая книгу, где доказывается, что Гранд-Каньон, Столовую гору или же Южные моря следует изображать только на таких гравюрах, где яркий, сверкающий кобальт заменяется голубым, таким бледным, что он кажется почти белым, где киноварь и алый заменяются розовым, таким бледным, что он кажется почти белым, где и зеленый, и желтый цвета такие бледные, что кажутся бледно-бледно-сиреневатыми. И у читателя возникает ощущение, что ему подали сильно разбавленный виски — одна капля на стакан воды. Я думала о пристрастиях Эммы, горестно усмехаясь про себя, но понимала, что с моей стороны это просто глупо. С тем же успехом можно представить и другой, менее презренный образ. К примеру, черно-белые фильмы. Они отражают окружающий нас мир вовсе не таким, каким он является на самом деле, но это ничуть не умаляет их достоинств. Истина заключается в том, что вещи, о которых я читала, были на самом деле лучше, чем представлялись из книг, — даром, что ли, люди тратили на их изучение всю жизнь? И, вдохновляемые порывом, готовы были вскочить в седло и нестись ventre àterre,⁸ но их голоса почти не слышны.

И мне становилось стыдно за свое возмущение и ехидные смешки, и тоже хотелось нестись ventre aterre, и вообще — куда как проще не говорить ничего или ограничиться тихими и банальными репликами. И все же, если ты так умен и всем хорош, лучше не говорить банальностей, лучше все же высказаться, сохраняя при этом полное спокойствие и держа под контролем...

И я сказала, что все же это очень странно, что в Англии все книги непременно на английском, во Франции — на французском и что через 2000 лет это будет казаться еще более причудливым и странным, чем описанное в «Изумрудном городе». И почему, собственно, люди со всего мира должны собраться в каком-то одном месте, чтобы образовать там нацию английских писателей, а в другом — нацию испанских писателей? И потом, это просто удручает, когда видишь, как все языки постепенно стираются и превращаются в английский, ставший в Америке языком забывчивости. Я пыталась доказать, что это неправильно, как неправильно и то, что любой европейский язык может показаться чуждым в европейской стране. Одно дело, когда фильм «Канзас» спят в черно-белом варианте, но для съемок «Страны Оз» нужна цветная пленка «Текниколор». Более того (нет, похоже, меня понесло, но останавливаться уже поздно), просто нелепо и абсурдно, что люди, которые в общем и целом являются самыми сильными, выдающимися, героическими и злодейскими личностями, иммигрантами нового времени, отражены в литературе и кинематографии этой страны столь примитивно. Всего лишь некие характерные актеры, говорящие на плохом английском, всего лишь персонажи, чья речь набрана мелким курсивом, & как они, так и их потомки полиостью пренебрегают языком & обычаями своих предков, кои совсем не отражены в этом новом языке, в котором забыто все, что только можно было забыть.

Эмма спросила: Ты что же, хочешь сказать, что они должны быть не только на английском?

Именно, ответила я. Стоит только подумать об этом, и становится странно, как такое до сих пор никому не пришло в голову.

Говорят, заметила Эмма, что за компьютерным набором большое будущее...

Ты что, хочешь, чтобы я печатала текст из 100 слов в минуту? Так спросила я, потому что именно в этом заключалась моя работа. Или текст из 50 слов за полминуты? Или текст из 5 слов за 5 секунд?

Надеюсь, тебе это не будет слишком скучно, заметила Эмма.

Я сказала: Страшно скучно!

Знаю, это не слишком интересно, сказала Эмма.

Мне хотелось сказать: Нет, это чертовски увлекательно! Но хватило ума сдержаться. И я заметила: Главное, это даст мне возможность решить, чем я по-настоящему хочу заниматься.

Вот вам прекрасный образчик скучной и банальной ремарки, и я не стала бы говорить так в присутствии того, кто умен и всем хорош. Но Эмма, услышав это, явно испытала облегчение. И я добавила: Это именно то, что я искала. Просто замечательно.

Работа была просто замечательная, Эмма — умна и всем хороша, и я жила в Лондоне. Я пыталась пойти по стопам Рильке, но это оказалось не просто. И дело совсем не в потрясении произведением искусства: Рильке был потрясен Сезанном, но Сезанн просто не мог позволить себе иметь секретаря, тем более платного. И мне не слишком нравилась идея работать на Родена и восхищаться картинами Сезанна. Если уж зашел к кому-то с улицы и пристроился секретарем, будь любезен, восхищайся его работами.