«Последний римлянин» Боэций - [53]

Августин противопоставил бесцельной, неразборчивой в действиях Фортуне концепцию бога как истинного «виновника и подателя счастья… раздающего земные царства и добрым и злым. И делает он это не без разбора и как бы случайно, поскольку он есть бог, а не Фортуна, но сообразно с порядком вещей и времен — порядком для нас вполне сокровенным, а ему вполне ведомым»[150]. Все происходящее, полагал гиппонский епископ, строго обусловлено, поэтому так называемые «случайные причины» (принимаемые несведущими людьми за Фортуну) на самом деле есть «сокрытые причины», действие которых подвластно воле истинного бога или некоторым духам (вспомним, что Боэций, также отрицавший наличие слепого случая, обосновывал это порядком природы, а не волей всевышнего).

Однако эта, казалось бы, всеразрушающая критика христианскими теологами античных представлений о Фортуне все же не помешала этой капризной богине проникнуть затем в систему средневековых представлений о мире и человеке. Это произошло во многом благодаря Боэцию. Представленные им в «Утешении» аллегорический образ Фортуны и его философское истолкование заняли прочное место в западноевропейской культуре средневековья и Возрождения.

Вернемся еще раз к интерпретации Боэция. Он понимает Фортуну двояко: как богиню и как мировую силу, посредством которой организуется миропорядок. «Последний римлянин» противопоставляет «вульгарному» народному представлению о Фортуне — богине с «лживым ликом», по собственной прихоти наделяющей человека дарами, «чародейке», принимающей множество обманчивых обликов, «устремляющей свой леденящий взор» или осыпающей человека ласками по своему капризу, — философский взгляд, стремящийся проникнуть в суть того, что именуется Фортуной, понять ее изменчивость как естественное проявление ее природы. Боэций отстаивает «право» Фортуны на непостоянство, сравнивая его с закономерностями природных явлений, их чередуемостью, сменой: «Ведь разрешено небу порождать светлые дни и погребать их в темных ночах, позволено временам года то украшать цветами и плодами облик земли, то омрачать его бурями и холодами. У моря есть право то ласкать взор ровной гладью, то ужасать его штормами и волнами… Наша (Фортуны. — В. У.) сила заключена в непрерывной игре — мы движем колесо в стремительном вращении и радуемся, когда павшее до предела возносится, а вознесенное повергается в прах. Поднимись, если угодно, но при таком условии, что ты не сочтешь несправедливым падение, когда того потребует порядок моей игры»[151]. Игра Фортуны лишь на поверхности может восприниматься как не имеющая оснований переменчивость; сущность ее та же, что и природных превращений, происходящих в мире согласно правящему им закону. Непостоянство, бренность — непременные условия существования мира и всех вещей, его составляющих. В мире с завидным постоянством совершаются перемены, так что уже и сами они становятся устойчивыми моментами круговращения природы. Согласно Боэцию, Фортуна есть проявление порядка природы в человеческой жизни. Ни одно из благ, даруемых ею, равно как и ни одно из несчастий, не принадлежит ни ей, ни человеку, они есть лишь конкретные проявления общего миропорядка, доступные людям в непосредственной данности и психологически ими переживаемые. Постоянство чуждо не только природе Фортуны, но и природе человека. «Фортуна, когда гордая десница вершит перемены жребия, несется, как стремительный Еврип[152], - пишет Боэций. — К тиранам, ранее устрашавшим народы, она может стать жестокой и поднимает, неверная, склоненную голову поверженного. Она не слышит несчастных и равнодушна к рыданиям, смеется над стенаниями, которые сама же и вызывает. Так она играет. Так пробует свои силы. Ей привычно совершать чудесное, делая один и тот же миг губительным и счастливым»[153].

Символом Фортуны, отождествленной с природой, является стремительно вращающееся колесо — излюбленный образ в античном и во многом благодаря Боэцию, придавшему ему большую выразительность, в средневековом мире. Не знающее пощады вращение колеса Фортуны, символизирующее великое мировое круговращение, никому не предопределяет выигрыша заранее, перед ним все люди равны.

Связывая воедино Фортуну и провидение, природную изменчивость и абсолютное постоянство высшего разума, Боэций создает философскую концепцию Фортуны — судьбы, ставшую для средневековья «классической». Будучи переформулировано в терминах христианского мышления, понимание Фортуны как безличного начала, исполняющего волю бога, органично вошло в мировоззрение и культуру в целом. Такому переосмыслению, вероятно, способствовало и «наложение» на философскую концепцию представлений германских и кельтских народов о судьбе, выражавших идею глобального и всеобщего детерминизма, объективной необходимости, пронизывающей все в мире и заставляющей человека подчиниться ей.

Фортуна, хотя отчасти и сохраняет античные «одеяния», у средневековых писателей довольно мирно «уживается» со всемогущим богом-творцом, беря на себя роль орудия божественного управления, божественной справедливости. Теологическое развитие этой идеи дано Фомой Аквинским в его «Сумме теологии». Однако, указав на то, что все представляющееся в земном мире Фортуной или случаем имеет истинную причину в божественном провидении, он все же не отвергает полностью необходимость пользоваться дарами Фортуны, или мирскими благами, т. е. богатством, властью, славой, если они выпадают на долю человека. Налицо снятие жестких религиозных запретов и определенное моральное оправдание земной жизни, отражающие сдвиги в общественном сознании XIII в., непосредственно предшествующего началу Ренессанса.