«Последний римлянин» Боэций - [51]

У Августина божественное предопределение — это не предузнание, как у Боэция, а жесткая детерминация человеческих поступков. Предопределение действует в сфере человеческой жизни и человеческой истории. У Боэция провидение проявляется в бытии мира и человеческой жизни как природный имперсональный (безличностный) закон, понятие всеобщей истории и ее связи с провидением отсутствует.

У Августина все зло мира, превратности человеческого существования расплата за первородный грех, за неповиновение воле бога. У Боэция зло вообще изъято из системы мирового бытия, а поэтому не может быть и злой судьбы. Несчастья человека — от недостатка блага, изъяна совершенства, присущих ему вследствие того что он занимает по своей природе такое место в иерархии бытия.

У Августина человек может быть спасен только через божественную благодать. Заранее неведомо, кто предопределен к спасению, а кто к гибели вечной. Боэцию глубоко чужд взгляд на человека как на существо греховное. Человек несовершенен, подвержен порокам, но таковы свойства его естественного происхождения, а не его злой воли. Человек несет в себе божественное начало, и уже это делает его восприимчивым к благу. Следовательно, лишь усилия каждого, сконцентрированные на достижении высшей истины, определяют для него степень и возможность приобщения к высшему благу.

Эта устремленность к благу и способность ее реализовать и определяют личную судьбу человека во всеобщей судьбе мироздания. У человека, считает Боэций, нет и не может быть никакой вины перед богом. У него есть единственная по-настоящему страшная беда — забвение своего первоисточника, своей изначальной причастности к высшему разуму. Выход из этой ситуации не может быть найден на пути веры, служения богу или религиозно понятой добродетели. Именно поэтому у Боэция и не идет речь о спасении в христианском смысле как дарованном благодатью искуплении от земных страданий, предполагающем существование личностной связи между богом и человеком, переживаемой глубоко интимно и эмоционально человеком верующим.

Автор «Утешения» не обращается за спасением к богу, потому что даже представить не в состоянии, чем может помочь ему этот надмирный и бесстрастный высший разум, управляющий великим в своей соразмерности и гармоничности мирозданием. Этот бог не может вмешаться в отдельную человеческую жизнь, ибо ему нет до нее никакого дела. Он управляет делами мирскими и человеческими лишь как необходимой частью мироздания через безличностный закон, через фатум (судьбу) и фортуну. Человек даже не игрушка в его руках, ибо игрушка предполагает какое-то личностное отношение к себе, быть может, даже любовь или нелюбовь. Человек лишь частица мироздания, индивидуальным обликом и индивидуальной судьбой которой можно пренебречь.

В отношении бога к человеку и человека к богу у Боэция нет ни индивидуальной любви, ни подлинного служения, ни остро переживаемого драматизма. У человека перед таким богом нет и не может быть греха как преступления некоего установленного божественной волей закона, заповеди, ибо и добро и зло (вернее, то, что таковым кажется) есть проявление единого закона, правящего вселенной и человеческим существованием. Злые, порочные люди наказаны уже тем, что они таковы, ведь они заключены в теневой, как бы не существующей стороне бытия. Но и добрые люди добры не потому, что они ревностно служат богу, выполняют его волю, надеясь на воздаяние в ином мире, на вечную жизнь. Не индивидуальная вечная жизнь, но причастность к великому разумному, духовному началу мира и осознание этого и есть подлинная и главная награда. Благо проявляется через человека, вернее, через мировой закон в нем, реализующийся и через его дела. Поэтому человек отвечает не перед богом, а перед самим собой. И он сам себе высший суд, так как нелепо просить заступничества или спасения у универсального разума или высшего блага. К ним можно лишь стремиться. Человек оказывается той последней индивидуальной инстанцией, где произносится окончательный приговор относительно добра или зла человеческих помыслов и деяний.

Отсюда призывы Боэция познать самого себя, пробудить в себе силы, способные поднять человека до небес, до первоисточника бытия, а не надеяться на спасение извне. Боэция не снедают ни мечты, ни упования. Это строгая и рационалистическая натура. Он все-таки приходит к постижению первоначала и смысла человеческого существования через науку размышления, а не через страдания души, как бы не доверяя душе интуитивной и чувствующей (и в этом он тоже противоположен Августину).

У Боэция нет и тени мистического опыта, нет темноты и нет ожидания и неожиданности чуда. В конце концов для него нет и тайны в боге, в котором лежит последнее основание бытия. Но ведь это открыто человеку с самого начала и лишь забыто им. Поиски автора «Утешения» — это, строго говоря, не искание бога, а отыскание путей, способных поднять человека до него, сделать его «как бы богом», ибо, как полагал Плотин, «глаз никогда не увидел бы солнца, если бы не принял форму солнца». Боэций показывает, что человек больше и глубже самого себя. Философ преподает науку подлинно человеческого, а не божественного величия и своими рассуждениями, и своей жизнью. По Боэцию, удивительнее всего в человеке скрытая в нем и подчас неведомая ему самому мудрость. Душа должна быть внимательна к себе самой и не делать ничего бесполезного, отвлекающего ее от главного.