Последний ребенок - [123]

– По-другому разве нельзя?

Детектив тоже выглядел подавленным.

– После всего, что случилось? После шумихи в прессе? Смертей? У них не было выбора. – Он наклонился и посмотрел Джонни в глаза. – Это ненадолго. Я поговорю с ними от имени твоей матери. Мы все устроим.

– Обещаете?

– Обещаю.

Джонни взглянул на приехавших за ним, и одна из женщин улыбнулась. Он обнял мать.

– Все будет хорошо. Это как срок мотать.

И сел в машину.

Следующий месяц все так и было. Как отсидка. В семье, куда его определили, к нему относились по-доброму, но настороженно. Как будто опасались, что крепкое слово может обидеть его или оскорбить, но при этом, сговорившись, делали вид, что ничего необычного не случилось. Они были неизменно вежливы, но иногда по вечерам, просматривая новостные выпуски или читая газеты и думая, что он не видит, качали головами и спрашивали друг друга: «Как такое отражается на мальчике?» Джонни думал, что они, наверное, и спать ложатся, заперев на замок дверь. Интересно было бы посмотреть на них, если б как-нибудь ночью он взял да подергал за ручку.

Суд предписал Джонни являться на консультации к психологу, но тот оказался настоящим идиотом. Джонни говорил ему все, чего от него ждали. Описал придуманные скучные сны. Клялся, что не верит больше в могущество невидимых сил, тотемы, магию и темных птиц, похищающих души мертвых. Уверял, что не хочет ни в кого стрелять, вредить себе или другим. Выражал искренние чувства, когда разговор касался смерти отца и сестры. Говорил, что любит мать. И все это было правдой. Психолог слушал его, кивал и делал записи. Потом ему сказали, что ни на какие консультации ходить больше не надо. Вот так.

Раз в неделю ему разрешалось видеться под надзором с матерью. Они шли в парк, сидели в тени. Каждую неделю мать приносила письма от Джека. Он писал по меньшей мере раз в день, иногда чаще. Никогда не жаловался, как плохо ему в том месте, куда его отправили. Никогда не описывал, чем занимается, какой у него распорядок дня. Джек писал в основном о том, как ему жаль, как ему стыдно, а еще о том, что Джонни был единственным светлым пятном в его жизни. Вспоминал, что они делали вместе, какие планы на будущее строили, и просил о прощении. Этими просьбами заканчивалось каждое письмо.

«Джонни, пожалуйста».

«Скажи, что мы друзья».

Джонни прочитывал все, но не отвечал, и письма ложились в коробку из-под обуви под кроватью в приемном доме.

– Ты должен ему написать, – сказала однажды мать.

– После всего, что случилось? После того, что он сделал?

– Джек – твой лучший друг. Его отец сломал ему руку. Подумай об этом.

Джонни покачал головой.

– Он мог сказать мне. У него был для этого миллион возможностей.

– Джек – еще ребенок. Вы оба – просто дети.

Джонни посмотрел на назначенную судом надзирающую, и в голове у него завертелась некая мысль.

– Ты простила сына детектива Ханта?

Она проследила за его взглядом. Надзирающая сидела за соседним столиком, и ей было явно не по себе в слишком тяжелом для лета голубом платье.

– Сына Ханта? – рассеянно повторила мать. – Он тоже совсем еще юный.

– Ты встречаешься с детективом Хантом?

– Завтра похороны твоего отца. Как я могу с кем-то встречаться?

– Думаю, это было бы нормально.

Она сжала его руку и поднялась.

– Пора. – Надзирающая уже шла к ним. – У тебя есть костюм? Галстук?

– Да.

– Они тебе нравятся?

– Да.

Остались считаные секунды. В следующий раз они встретятся, чтобы похоронить своих близких, тех, кого они любили больше всего. Надзирающая остановилась в нескольких футах от их столика, показала на часы, и на ее лице отразилось что-то похожее на сочувствие.

Мать отвернулась, пряча блеснувшие в глазах слезы.

– Заеду за тобой пораньше.

Джонни взял ее руку и осторожно сжал.

– Я буду готов.

* * *

Похоронную службу провели двойную. Отец и дочь лежали рядом. Благодаря содействию Ханта вход на кладбище временно перекрыли, чтобы защитить родных от назойливых зевак и прессы. Священник был другой – не тот краснолицый толстяк, который запомнился Джонни, а молодой человек, худощавый и серьезный, в безупречно белом одеянии. Он говорил о выборе каждого и силе Божьей любви.

Силе.

Слово прозвучало звонко и певуче, так что Джонни кивнул, произнося его.

Сила Божьей любви.

Он кивнул, но не отвел глаза от гробов и высокого голубого неба.

Высокого пустого неба.

* * *

После похорон прошло три недели. Кэтрин стояла во дворе ухоженного домика с двумя спальнями. В доме была крытая веранда, две ванных и самый большой, самый зеленый двор из всех, какие только она смогла найти. Кухню недавно переделали. Неподалеку, на той же улице, стоял дом, в котором Джонни прожил всю свою жизнь, кроме последнего года. Она надеялась купить его, но деньги по страховке мужа могла получить только после того, как определится, что делать со своей жизнью. И чем зарабатывать для себя и сына.

Кэтрин посмотрела вдоль улицы и отвернулась. Здесь был шалаш на дереве, а через задний двор пробегал ручей.

Им хватит.

Из дома в мокрой от пота рубашке вышел Хант. В волосах, на макушке, застрял кусочек стекловолокна. Подойдя к ней, он повернулся и посмотрел на дом.

– Надежно. Симпатично.