Последний пожар - [56]

Гуляла новая власть без веселья, но песни пели парни и девчата в красных косыночках, грозя весь мир разрушить и пропить. История повторилась. Народное достояние не пропивают, а распродают нынешние активисты перестройки. Снова разруха, снова стоят заводы, снова НЭП. Но надолго ли? Или опять придут и опять будут отнимать у новых буржуев-олигархов заводы и фабрики, обещая другим, что земля – крестьянам, а фабрики – рабочим. И вновь никто ничего не получит. Хорошо бы посмотреть, как история повернет своё колёсико на очередной оборот.

За художества коллективистов ответит заместитель Аверьяна. Его отправили туда же, куда посылал земляков, но и тут оказался на уровне, стал нужным человеком, возглавив сельсовет. Огонькова повысили – стал директором МТС. Потом перевели заведующим маслосырозаводика. Так его гоняли с места на место многократно. Завалит в одном месте производство, находили для него другое. Много тогда было таких кочевников с партийными билетами, которые защищали не только от непогоды, но и от тюрем и других наказаний.

Марию Бровкину судили показательным судом за букетик недозрелых колосков овса. Дали десять лет. Порядок был? Страх. Детей растолкали по приютам. На фронте Бровкин жёг танки гитлеровские, крича во всё горло: «За родину и за Сталина». Иначе нельзя. Это моряки кричали: «полундра!», а в пехоте другие призывы.

Анну Папину, уехавшую после «похоронки» на мужа в соседний городок к свекрови и работавшую кондуктором на железной дороге, тоже судили. Она обнаружила в пустом вагоне кусочки жмыха. Смела с пылью в карман свою долю. Девки паровозной бригады видно съели жмых, а может быть, хорошо спрятали. Нашлась подлая душа, донесла. По закону военного времени её присудили к расстрелу. Пусть бы этот жмых сгнил, но нужен был строгий пример. Люди ужаснулись. За пыль, за серые кусочки жмыха, которые и до килограмма не дотягивали. Об этом Василий узнал, когда вернулся в родное село, покинув гостеприимный северный край. Умерла бабушка, болела мать, разъехались тёти и дяди.

Вспомнил Василий, как загорелся музей, как выносили селяне свои реликвии и бережно укладывали на снег. С трудом выволокли сейф, в котором хранились боевые и трудовые награды бывших кулаков. В дыму Василий увидел фонограф, изобретение Эдисона и его помощников. Гордо сверкал боками самовар. Что вынести? Вынес всё. Хотя можно было спасти и другие предметы сельской старины, но рисковать никто не хотел. Горели картины и фотографии. Корчились, истекая черными слезами, берестяные туески и короба.

Самовар принёс Василий домой, пообещав вернуть, если музей вновь заработает. Музей не заработал. Денег не давали учителям, задерживали зарплату медицинским работникам. Сокращали народные коллективы в клубе. Культура оказалась ненужной. Денег не хватало в государстве на первоочередные нужды народа. Хотя нефть и газ по хорошим ценам покупала заграница. Вузовские преподаватели стали жить плохо, а потому ввели платные факультеты. Взятки стали обыденным явлением. Возможно, скоро появится сообщение, что государство не в силах содержать и школьных учителей, а посему станет обязательным лишь начальное образование, а за учебу в других классах потребуют плату с родителей. А если нет денег, то это неважно. Пусть ребёнок не учится в школе. Жизнь научит чему-нибудь. Нужны рабочие руки, способные пахать и сеять, возить и обслуживать, выполнять заказы по сходной цене. За кусок колбасы будут эти недоученные дети прислуживать за столами, в банях.

Кончилась полоса жизни по талонам. В квартирах не пахнет мылом, стиральными порошками, а в магазинах и киосках есть всё, что требуется в повседневной жизни, да вот только пенсия маловата, но жить еще можно.

Принёс Василий самовар в квартиру на втором этаже. До пенсии он преподавал труды и черчение, Анна учила детей любить родину, понимать поэзию Маяковского и Есенина, которые очень хотели жить в прекрасной и справедливой стране, но решили уйти из жизни, разбив себе лица обо что-то, а потом один умудрился повесить себя на трубе отопления, пробив переносицу чем-то, спрятав этот предмет так надёжно, что никто не нашел его. А второй поэт, стреляя в сердце, зачем-то вывернул себе кисть руки так, что пуля уйдёт сверху вниз до почки. Невдомек следователям, что, может быть, кто-то с близкого расстояния выстрелил поэту в грудь, когда тот пытался встать с пола, сбитый с ног ударом коварным и неожиданным. Окажется любимая женщина агентом, следящим за его поведением и днём и ночью. Версии, предположения. Найдут правду когда-нибудь, как нашли два стихотворения, направлявшие следствия лишь на то, что будто бы не хотели молодые мужики жить. Если и не хотели, то почему?

Увидев самовар, Анна обрадовалась, засуетилась, определяя для него место на плите. «Думала, что пионеры наши отнесли в утильсырьё. Маленькой к вам прибегала попить чаю из диковинного чайника».

– Много воды утекло из этого крана.

– Растапливай, попьём чайку. Не прогрызли его мыши. Сколько же ему годков?

– Сто, а может и побольше, посмотрю на медали…

Самовар долго не хотел закипать. Дым уходил в топку печи. Пахло смолой и далёким детством. Были живы родители и дед с бабушкой сидели за столом, посматривая на детей и внуков. Забурлил, засвистел самовар, не потеряв своего назначения за последние годы бездействия. Пожилые люди смотрели на него, вспоминая ушедшее время. Возможно, недалёк и тот день, когда самовар останется один, а внуки его спокойно определят на покой.