Последний пожар - [54]

Когда описывали имущество перед отправкой на выселение, сберегла бабушка красавца с медалями. Отняли швейную машинку, забрали гармонь. «Кулакам и в ссылке будет весело, а вот мероприятия с пением лучше проводить под гармонь, чем под балалайку». Трёт самовар Василий Никанорович, а перед глазами картинки из детства проявляются. Нет бабушки, нет матери, погибли на фронтах дядьки и отец. Они пили кипяток из самовара, гордились семейной ценностью. Умоляли продать «пузатого», предлагали деньги, продукты, но не продала прабабушка, не сменяла на продукты бабушка, берегла и мама. И дети, и внуки пили из него чай, когда был садовый участок, когда сам был крепок и здоров. В беседке украшали большой стол, вазочками с вареньем и миской с мёдом. Постепенно бока самовара начинают празднично сиять.

Гладит его Василий, а ему кажется, что ощущает тепло рук бабушек, мамы, Анны. Этот кран поворачивали многие руки, подставляя кружки, бокалы, стаканы. И его дети радовались, начиная раздувать медалиста, собирая щепки, сухие хворостины. Царапина на боку от винтовочного штыка. Требовали фураж белые, отнимали продукты красные. Забирали муку и крупу, уводили парней и лошадей. Самовар был в подполье. Скрывался в навозной куче у коровника. «Обшаривали, тыкали штыками, – рассказывала бабушка Пелагея Васильевна, – выполняя приказ командиров, искали тайники с овсом и пшеницей. Промолчал парёнек, поняв, что наткнулся штык на что-то металлическое. А мог бы разворошить кучу. Не стал партизан, воевавший за лучшую долю, докладывать конопатому командиру о каком-то предмете, спрятанном в навозе. За чью лучшую долю лилась кровушка, ради чьих дворцов нынче перестроили страну? Возможно и среднее образование скоро будет достоянием детей зажиточных россиян.

Упаковала бабушка самовар в перину. Поехал он в ссылку на перевоспитание, как колокол из Углича, которому вырвали «язык» и отрубили «уши». Из Томска повезли несколько семей на север в барже. Белые мушки начинали роиться. Кружевной иней налипал на смолевые борта. Шоколадная вода становилась густой и маслянистой. К ночи чернела и покрывалась паром.

На палубе жгли сосновые чурки в ящике, заполненным песком. Угли сыпали в глиняные корчаги, в дырявые ведра и носили в трюм, пытаясь согреть помещение кубрика, в котором ютились женщины и дети. Самовар поил путешественников чаем, а потом его вновь кипятили и вносили в трюм. Он долго остывал, согревая детей. Старая Пелагея и её замужняя дочь Варя соорудили из дерюг полог. В него вносили горячий самовар и так спасали детей от холода.

Дед Авдей всё делал сам. Батраков не нанимал; в юности хлебнул батрацкого кулеша. Даже после женитьбы, убрав свои наделы, ходил вместе с Пелагеей по людям, стараясь заработать то кусок холста, то мешок – другой овса или гречи на семена. Его знали во многих зажиточных семьях, как трудолюбивого и ответственного человека, который может и быка забить и коня подковать. В первый год мирной жизни пахал свой надел при звездах. Кони порой не выдерживали, ложились в борозду. Как красному партизану, ему разрешили распахать брошенные солончаки у озера, где и полынь не росла. Но что странно, уродилась на бывшей пустоши конопля, а вот овсы никуда не годились.

На Покров зашли пацаны – активисты, начали куражиться, требуя ведро самогона. Подумал, шутят мальчишки. Угостил чаем с мёдом, сказал, что не выкуривал самогонку и не из чего перегонять, Всё сдал в обмен на швейную машинку. Мальчишки грозили в кулаки записать, если не поставит ведро самогона. Не шутили активисты. Записали.

Кулаки у Авдея были большие, а ум не гибкий. Фамилия у них была Агарковы, а когда пытались убежать, писарю хорошие подношения сделали, чтобы справку написал, что будто бы реабилитированы и вины перед Советской властью нет. Чтобы нигде не было следов Агаркиных, сделал им справки, что они Базаркины. А в городке Колпашеве, куда попали из-за болезни старшего сына, пришлось остановиться. Жили у пожилой тётки, работавшей в больничном приходе. Авдей познакомился с рыбаками артельными и стал с ними работать.

Старательный мужчина разговаривал мало, не курил и не пил хмельного. Прозвали его Кержаком. Играючи, мог отнести в трюм паузка два мешка рыбы. Приехал представитель из Томска вручать трудовой флаг за первое место. Узнал Авдея. Вместе партизанили под командованием Ефима Мамонтова. Старший артели внёс в список премированных Авдея. Когда тот вышел к столу за куском сатина на рубаху, представитель удивился. «Это же красный партизан Агарков, а не Базаркин». Начались проверки. Дознания. Авдей стоял на своём, не выдавая писаря, который снабдил липовыми документами семью.

– Авдей, тебя и твоих сельчан реабилитировали. Враги советской власти понесли суровые и заслуженные наказания. Ты же в списках. Смотри: Агарков Авдей Иванович. Агаркова Пелагея Васильевна. Еду в ваш посёлок, чтобы вручить документы по реабилитации. Смотри, все твои дети… Ну, хватит. Выбрось свою справку, – говорил Василий Силыч. – Помнишь, как Волчиху обороняли? Как в атаку ходили на крестьянских лошадях. Зять твой добровольно в ссылку поехал. Из-за твоего упрямства будет страдать. Признайся, кто тебе нарисовал справки с печатями? – молчал Авдей. Молчала и Пелагея. …Мы с тобой и Солоновку обороняли. Вспомни, как кричали, что есть мочи. Пугали белых своей конницей, а Ефим Мефодьевич на бане с пулеметом лежал. Поля, и ты меня забыла? Привезли раненого этого молчуна. Как мне тебя вразумить? Раздевайся, – приказал Василий Силыч. Авдей удивился, но послушно снял косоворотку.