Последний полицейский - [67]

И как же это сработало! Это надо же! Стоит вспомнить, щеки горят. Губы кривятся от презрения к себе.

Страховая выгода, ложные претензии… Казалось, ради этого могут убить, и я нырнул с головой. Как разыгравшийся ребенок, разгорячившись, прыгнул за подвешенным перед носом блестящим колечком. Тупица-сыщик, наматывающий круги вокруг его дома, дурак, щенок! Ага, страховое мошенничество! Наверняка это оно! Надо выяснить, над чем он работал…

Литтлджон молчит. С ним все кончено. Он живет в будущем, в окружении смерти. Но я знаю, что прав.

Кайл остался в больнице, сидит в вестибюле – кто бы мог подумать? – с доктором Фентон, ждет Софию, которая уже все знает. Для которой уже начались самые тяжелые месяцы жизни. Как у всех, только хуже.

Мне больше не о чем спрашивать. Картина сложилась, но я не могу, не могу удержаться.

– На следующий день вы пришли в «Мерримак: жизнь и пожары» и ждали там, так?

Я торможу на красный свет на Уоррен-стрит. Конечно, можно проехать и на красный, у меня в машине опасный арестант, убийца. Но я жду, держа руки на руле.

– Прошу вас ответить, сэр. На следующий день вы пришли к ней в контору и ждали?

– Да… – шепотом.

– Громче, пожалуйста.

– Да.

– Вы ждали в коридоре у ее кабинета?

– В шкафу.

Мои руки крепче стискивают руль, костяшки белеют, чуть ли не светятся белым. Макконнелл с соседнего сиденья с беспокойством поглядывает на меня.

– В шкафу. А когда она осталась одна, пока Гомперс напивался у себя, а остальные пошли в пивную, вы показали ей пистолет и завели в кладовую. Обставили все так, словно она искала папку, чтобы… зачем? Чтобы дожать меня, чтобы я не усомнился в том, что вы мне внушили?

Макконнелл кладет ладонь на баранку поверх моей, придерживает, чтобы я не слетел с дороги.

– Да, и… Она бы вам рассказала. Рано или поздно.

«Пэлас, – сказала она, присев на кровать, – еще кое-что…»

– Мне пришлось! – У Литтлджона опять слезы на глазах. – Я должен был ее убить.

– Никто не должен никого убивать.

– Ну, – говорит он, уставившись в окно, – скоро всем придется.

* * *

– Я же говорил, какая-то ерунда затевается!

Макгалли сидит на полу в отделе, привалившись спиной к стене. Калверсон на другом конце комнаты умудряется излучать спокойное достоинство, хотя поджал под себя ноги, так что штанины немного задрались.

– Куда все подевалось? – спрашиваю я.

Столы пропали. И компьютеры пропали, и телефоны, и пепельницы. Пропал наш стеллаж с папками, стоявший у окна, – после него на полу остались неровные вмятины. Окурки усыпали голубой ковролин как дохлые жучки.

– Я же говорил, – повторяет Макгалли. Голос гулко отдается в опустевшей комнате.

Литтлджон остался в «импале». Сидит в наручниках на заднем сиденье под присмотром констебля Макконнелл, которой нехотя помогает Ричи Майкельсон. Надо официально оформить задержание. Я один зашел в здание, забежал наверх, чтобы позвать Калверсона. Хотел, чтобы мы вместе занялись приемкой задержанного. Его убийца – мой убийца. Мы в одной команде.

Макгалли приканчивает сигарету, скручивает мундштук пальцами и выщелкивает окурок на середину комнаты, к остальным.

– Они знают, – спокойно говорит Калверсон. – Кто-то что-то знает.

– Что? – спрашивает Макгалли.

Калверсон молчит, а в комнату входит наш начальник Ордлер.

– Привет, ребята, – здоровается он.

Он в штатском, и вид у него усталый. Макгалли и Калверсон настороженно смотрят на него снизу вверх. Я подтягиваюсь, щелкаю каблуками и замираю в ожидании. Я не забыл, что в машине ждет убийца, но это почему-то больше не имеет значения.

– Ребята, с сегодняшнего утра полиция Конкорда переходит в федеральное подчинение.

Все молчат. Ордлер достает из-под мышки подшивку документов с печатью министерства юстиции на корешке.

– Что значит – в федеральное? – спрашиваю я.

Калверсон качает головой, медленно поднимается, успокаивающе берет меня за плечо. Макгалли сидит как сидел, только достает и закуривает новую сигарету.

– Что это значит? – повторяю я.

– Все перетряхивают, на улицы выводят еще больше людей, – Ордлер говорит, глядя в пол. – Мне разрешили оставить большую часть патрульных, если я хочу и они захотят, но уже под юрисдикцией минюста.

– Но что это значит? – в третий раз спрашиваю я, подразумевая: что это значит для нас? Что это значит для нас? Ответ перед глазами – пустая комната.

– Следственные отделы закрывают. Поскольку…

Я стряхиваю с плеча руку Калверсона. Прячу лицо в ладонях и снова поднимаю голову, смотрю на Ордлера и качаю головой.

– Поскольку в данных обстоятельствах следствие представляется некоторым излишеством…

Он еще что-то говорит, но я уже не слышу. Он продолжает, а потом вдруг умолкает и смотрит на меня так, будто ждет вопросов. Мы молча наблюдаем за ним, и Ордлер, промычав что-то, разворачивается и уходит.

Я только теперь замечаю, что радиатор перекрыт и в комнате холодно.

– Они знают, – повторяет Калверсон, и мы, как марионетки в руках кукольника, дружно поворачиваем к нему головы.

– Считается, что известно станет только через неделю, – напоминаю я. – Кажется, 9 апреля.

Он качает головой:

– Кто-то узнал заранее.

– О чем? – не понимает Макгалли, и Калверсон объясняет ему: