Последний полицейский - [2]

– Похоже на то.

– Я в шоке! Ужасно!

Денни Дотсет – помощник главного прокурора, боевой конь с седой гривой и круглой жизнерадостной физиономией.

– Ой, ну ладно, извини, Хэнк. Кофе хочешь?

– Нет, сэр, спасибо.

Я докладываю ему обо всем, что смог узнать, порывшись в бумажнике из кожзама, найденном в заднем кармане потерпевшего. Зелл работал на компанию «Мерримак: жизнь и пожары», размещающуюся на Игл-сквер в здании Уотервест. Небольшая коллекция корешков от билетов в кино, все за последние три месяца. Вкусы у него были как у подростка: ремейк «Властелина колец», две серии научно-фантастического сериала «Далекий белый блеск», что-то из разряда «Супергерои против колдовства» в широкоформатном «Хуксетте». Никаких признаков семьи, никаких фотографий. Восемьдесят пять долларов пятерками и десятками. Водительские права с местным адресом: Южный Конкорд, проезд от Мэттью-стрит, 14.

– А, точно, знаю этот район. Симпатичные особнячки. У Ролли Льюиса там дом.

– И его били.

– Ролли?

– Потерпевшего. Смотрите.

Я поворачиваюсь к искаженному лицу страховщика и указываю на желтоватые кровоподтеки на правой скуле:

– Кто-то его хорошенько приложил.

– А, да, это точно.

Дотсет, зевнув, прихлебывает кофе. Ньюгэмпширские власти давно добивались, чтобы на каждый труп вызывали кого-нибудь из прокуратуры. Чтобы, если это окажется убийством, прокурорские с самого начала были в курсе дела. В середине января власти штата ответили на это отказом, сочтя требование излишне обременительным при нынешних необычных обстоятельствах: коллеги Дотсета воронами летели через весь штат на каждый труп, который вовсе не был убийством. Теперь сообщать или не сообщать о 10–54 С оставили на усмотрение следователя. Я обычно иду им навстречу и вызываю прокурорских.

– Еще что новенького, молодой человек? – спрашивает Дотсет. – В сквош до сих пор поигрываешь?

– Я ракетку в руках не держал, сэр, – рассеянно отвечаю я, рассматривая мертвеца.

– Да? С кем же это я тебя перепутал?

Я в задумчивости постукиваю пальцем по подбородку. Зелл был малорослым, примерно пяти футов шести дюймов. Коренастый толстячок. Надо же, мысли неудержимо вертятся в голове. Это потому, что с трупом что-то не так – с трупом или с самоубийством, – и я все пытаюсь сообразить, что именно.

– Телефона нет, – бормочу наконец.

– Что?

– Бумажник на месте и ключи тоже, а мобильного нет.

Дотсет пожимает плечами:

– Выбросил в помойку. Бет свой тоже выкинула. Так паршиво работал, что она решила избавиться от этой дряни.

Я киваю, приговаривая: «Конечно, конечно…» – а сам все разглядываю Зелла.

– И еще, нет записки.

– Да ну? – Он опять пожимает плечами. – Может, ее найдет друг. Или начальник. – Дотсет с улыбкой допивает кофе. – Этот народ всегда оставляет записки. Хотя вроде бы такое дело нынче в объяснениях не нуждается, а?

– Да, сэр, – бормочу я, поглаживая усы, – да, конечно.

На прошлой неделе тысячи паломников со всей Юго-Восточной Азии собрались в Катманду и взошли на костер. Монахи выстроились в круг и возносили молитвы, а потом бросились в пламя. В Центральной Европе продаются DVD с мастер-классами вроде «Как правильно набить карманы камнями» или «Как смешать коктейль из барбитуратов у себя на кухне». На американском Среднем Западе: в Канзас-сити, Сент-Луисе, Де-Мойне – в моде огнестрелы, большинство вышибает себе мозги из дробовика.

А наш Конкорд почему-то стал городом висельников. Тела обнаруживают в кладовках, в сараях, в недостроенных подвалах. В прошлую пятницу один владелец мебельного склада испробовал голливудский метод – привязал к изгибу водосточной трубы пояс от банного халата. Только труба не выдержала, и он свалился во двор живым, переломав все четыре конечности.

– Все равно это трагедия, – равнодушно заявляет Дотсет. – Каждая смерть – трагедия.

Он бросает взгляд на часы: ему пора. Но я все сижу на корточках, все щурюсь на труп страховщика. Питер Зелл выбрал на последний день жизни мятый коричневый костюм и голубую рубашку. Носки в тон, но не совсем: коричневые – только один темный, а другой посветлее. Оба с растянутыми резинками, съехали на лодыжки. Ремень на шее – то, что доктор Фентон назвала бы «лигатура», – хорош: блестящая черная кожа, на золотой пряжке выгравировано «B&R».

– Эй, сыщик! – окликает Дотсет, и я моргаю, подняв на него глаза. – Ты еще что-то хотел сказать?

– Нет, сэр, спасибо.

– Не напрягайся. Работай в охотку, молодой человек.

– Только… постойте!

– Извини?

Я выпрямляюсь, разворачиваюсь к нему:

– Ну вот я намерен кое-кого убить…

Пауза. Дотсет разыгрывает долготерпение мученика – забавляется.

– И живу я в такие времена и в таком городе, где люди то и дело убивают себя. Направо и налево. Это – город висельников.

– Так-так…

– Не стоит ли мне, убив жертву, изобразить самоубийство?

– Возможно.

– Значит, возможно?

– Да-да, возможно. Только вот это… – Дотсет тычет большим пальцем в обмякший труп, – это самоубийство.

Он, подмигнув, толкает дверь туалета и оставляет меня наедине с Питером Зеллом.

* * *

– Так что, Тянучка, вызываем тележку мясника или сами вскроем подарочек?

Я отвечаю Майкельсону суровым неодобрительным взглядом. Терпеть не могу это наигранное бездушие, жесткий юморок вроде «тележки мясника» и всяких там «подарочков», а Ричи Майкельсон знает, что я этого терпеть не могу, и нарочно меня дразнит. Он дожидался под дверью туалета. Теоретически охранял место преступления, а практически жевал яичный макмаффин прямо из желтой целлофановой обертки и капал светлым жиром на форменную рубашку.