Последний поезд в Москву - [32]

Соседка по коммуналке, из питерских аристократов, предлагала в случае чего позаботиться о Лене. Маша была непреклонна: “Однажды я уже рассталась со своими близкими. Что будет с нами, будет и с Леночкой”.

Нигде не работать в те времена было опасно, поскольку в советской стране безработных не существовало по определению. При желании безработного можно было обвинить в тунеядстве и приговорить к наказанию с отбыванием срока в трудовых лагерях. Это стало одним из средств борьбы с инакомыслием во времена Хрущева и Брежнева[249]; сталинские методы были прямолинейнее.

Маша и Йозеф зарабатывали на жизнь частными уроками. Одним из учеников Йозефа был брат известного виолончелиста Миши Майского – Валерий Майский. Мать братьев по собственной инициативе написала письмо в защиту Йозефа руководству консерватории, подчеркивая его профессиональные и душевные качества. Йозеф часто вспоминал это письмо как пример исключительной гражданской смелости, поскольку реакция МГБ могла быть непредсказуемой. Валерий Майский, органист и музыковед, встретившись с Леной в Иерусалиме в 1980-х годах, говорил, что именно Иосиф Моисеевич научил его любить музыку.

И еще две латышские музыкальные семьи поддерживали Машу с Йозефом: Вестур Стабульнек, каждое лето приглашавший семью Юнгман в свой дом под Ригой, а также скрипач и дирижер Алнис Закис, сын которого, тоже Алнис, учился у Йозефа.

Как выяснилось впоследствии, анонимку на Йозефа написал один из музыкантов-евреев. Встретившись с доносчиком в 1970-х в Израиле, Йозеф не подал ему руки. Решительная и темпераментная Маша готова была пойти на мировую, но “мягкий и добрый”, по словам Лены, отец отказался. Донос обидел Йозефа до глубины души, к тому же его карьера солиста прервалась из-за последовавшего за анонимкой запрета на работу.

После смерти Сталина Йозеф получил место в оркестре Рижской оперы, а Маша стала преподавать игру на фортепиано в хореографическом училище, а также работать аккомпаниатором в балетном классе. Когда в 1960-х Йозефа снова пригласили в консерваторию, он даже не рассматривал это предложение.

По мнению Лены, Йозеф повиновался судьбе. Мир искусства с его интригами был ему чужд. Йозеф не был бойцом по натуре в отличие от крепкой и горячей Маши.

Жизнь вернулась в свое русло. На рубеже 1960-х Йозефа вызвала к себе “тройка” Оперного театра: директор, председатель партийной организации – парторг и председатель профсоюзной организации – профорг. Функционеры похвалили работу и порядочность Йозефа, подчеркнув, что он пользуется всеобщим уважением, после чего выразили надежду, что он вступит “в нашу доблестную партию”. Йозеф уклонился от предложения, тогда директор театра дал понять, что в оркестре освобождается место концертмейстера, и руководство хотело бы видеть на нем музыканта уровня Йозефа.

Йозеф вернулся домой расстроенным – он совершенно не хотел вступать в партию. Он собирался отказаться, однако обдумывал возможные последствия. Машина реакция была сильной и безоговорочной, по словам Лены, она бушевала: “Только через мой труп! Нельзя идти в ногу с этим бандитским строем. На территории дьявола дьявола не победить”.

Израиль на тот момент уже существовал и был для Юнгманов “нашей страной”. По ночам, таясь, слушали программы Би-би-си на русском языке. Маша считала важным держаться в стороне от советской системы и, по словам Лены, все время боялась стукачей.

Йозеф отказался от вступления в партию, сказав, что еще недостаточно подготовлен идеологически к столь важному шагу. Это был приличный способ уклониться от приглашения пополнить передовую часть трудящихся. Отказ от членства в партии означал отказ и от важных экономических льгот и преимуществ. По свидетельству Касекампа, в те времена это было редкостью[250]. Йозеф работал заместителем концертмейстера до 1969-го, пока не потерял место вновь в связи с тем, что семья попросила разрешение на выезд в Израиль. Разрешение они получили спустя два года.

5 марта 1953 года Маша разбудила Лену криком радости: “Слава богу, диктатор сдох!” Восьмилетняя Лена очень удивилась, придя в школу, где и учителя, и дети истерически оплакивали отца народов. Смерть Сталина совпала с еврейским праздником Пурим. Пурим празднуют в память о спасении евреев в Персии. Это событие описано в библейской Книге Эсфири. Советские евреи восприняли смерть Сталина как новое пуримское чудо.

Пауль Джонсон подчеркивает в большом исследовании, посвященном истории евреев, что взятие Константинополя в 1453-м и процветание извечных врагов евреев – греков – заставило современников ждать прихода Мессии[251]. По мнению Симона Шама, “эллины и иудеи подобны воде и маслу, которые никогда не смешиваются”[252].

По мнению Солженицына, еврейский исход, Большая алия из СССР, начался с чуда – возникновения Государства Израиль. За ним последовало пуримское чудо – смерть Сталина и третье чудо – победа в Шестидневной войне 1967-го.

Вспоминая те годы, Маша всегда подчеркивала, что могло быть и хуже. “Слава богу, нас не посадили и не сослали в Сибирь”.

Спортивная политика и поездка в Ригу

Государственный архив РФ (ГАРФ) в связи с Олимпиадой в Сочи 2014 года подготовил в Москве выставку “Белые игры под грифом “Секретно”. Для западной прессы выставка прошла незамеченной – ее затмили события в Сочи и на Украине, однако она содержала интересные архивные находки. Предыдущая выставка, посвященная олимпийской истории, проводилась там же летом 2010-го и рассказывала о московской Олимпиаде 1980-го. Архивной находкой этой выставки был протокол Политбюро ЦК КПСС, из которого следовало, что Леонид Брежнев интересовался, нельзя ли отменить Олимпиаду. Огромные расходы на нее испугали дряхлеющего генсека.