Последний поезд в Москву - [30]

Бежать морским путем осенью 1944-го было опасно. Немцы позволяли эвакуацию только в Германию, а на Балтийском море после заключенного в сентябре перемирия с Финляндией опять же хозяйничал советский флот. Финский залив был разминирован, противолодочные сети сняты, советские подводные лодки подпирали Турку и Гангут. Перевозивший немецких беженцев из Готенхафена (Гдыни) “Вильгельм Густлофф” был затоплен в результате торпедной атаки в 1945-м у берега Померании. Гибель судна, уничтоженного вышедшей из Турку подлодкой С-13 (проект “Сталинец”), считается одной из крупнейших катастроф в морской истории: в ней погибло около 9 тысяч человек[238].

Красноармейское командование, освободившее Ригу, сначала не верило сведениям о массовом уничтожении евреев.

По свидетельству Бернарда Пресса[239], когда 152 еврея отметили свои имена в списке спасенных, НКВД вызвал большинство из них на допросы, чтобы выяснить, как они остались в живых. По мнению чекистов, это было само по себе подозрительно. Сразу возникал вопрос о сотрудничестве с немцами[240].

Возвращающиеся евреи стали часто собираться в квартире Юнгманов на улице Гертрудес.

Лена появилась на свет в феврале 1945-го и была, судя по всему, первым еврейским ребенком, родившимся в Риге после войны. Увидев Лену, сияющего рыжеволосого младенца, кто-то воскликнул на иврите: “Ам Исраель хай!” – “Народ Израиля жив!”

Квартира Машиных родителей была в хорошем состоянии. Сохранились и дорогой рояль Блютнер, и основная мебель. Остались семейные документы и фотографии. Очевидно, в квартире жили культурные немцы.

Бернард Пресс рассказывает о двух немецких офицерах, которым в 1941 году предложили разместиться в еврейской квартире. Офицеры отказались, как было принято, заставлять жильцов прислуживать им – они наняли их “помощниками по дому” и платили зарплату[241].

Невозможно выяснить, где Машина мать и сестры жили с июня по октябрь 1941-го, до того как попали в гетто. Весьма вероятно, что и они остались дома и прислуживали поселившимся у них немцам. Остается только гадать, как к ним относились в их собственном доме и что они пережили за эти месяцы.

Судьба евреев стала для Сталина неразрешимым идеологическим и политическим вопросом – его невозможно было признать просто эпизодом Великой Отечественной войны, а Холокост он не мог признать частью советской военной истории. Советские граждане во время массового убийства евреев также содействовали немцам. Немцы уничтожили больше евреев, чем гражданских лиц из числа русских, украинцев и белорусов вместе взятых. Поэтому количество убитых евреев стало государственной тайной. Сталин не упоминал о нем, подчеркивая лишь общее число погибших советских граждан.

Немецкая армия была довольно большой количественно, однако оккупационные войска и представители власти испытывали дефицит людей и нуждались в коллаборантах. Охрану для расположенных в Польше концлагерей набирали в основном на Украине. Миф о героическом народном сопротивлении не вынес бы такой правды.

Для Сталина также важно было, чтобы Советский Союз не ассоциировался с еврейским государством. Со стороны Прибалтики ситуацию осложняло еще то, что три оккупации одна за другой – это было хуже, чем оккупация одной только Германией. Признать это Москва не могла. К тому же первая советская оккупация длилась всего год, и не давала оснований признать прибалтов “мирным советским населением”, хотя, к примеру, Маша с Йозефом были – в силу обстоятельств – именно его представителями, ведь советские паспорта спасли им жизнь.

То, что советская история умалчивает о восстании в Варшавском гетто – историческая фальсификация, имеющая мало аналогов. Восстание, между тем, было важным примером еврейского вооруженного сопротивления.

Отнести Холокост лишь к одному из проявлений фашизма – циничный культурный релятивизм.

Жизнь в Латвии была суровой, как и во всем СССР. Денежная реформа 1947-го обнулила большую часть накоплений[242]. “Добровольное” приобретение государственных облигаций на практике являлось дополнительным 10-процентным налогом. Голод 1946–1947 годов в Молдавии и на Украине отразился и на Прибалтике – в Латвии требовали превышения норм по заготовке зерна. При этом сталинский Советский Союз экспортировал зерно в том числе в Финляндию и Францию[243].

Советские власти в 1946-м ввели латышей в заблуждение сельскохозяйственными планами, точно так же как Вышинский в 1940-м. Они говорили о кооперативах, хотя решение о коллективизации, то есть образовании колхозов, было уже принято. Колхозная форма собственности со строгими ограничениями напоминала о крепостном праве[244]. В 1930-х горько шутили, что аббревиатура ВКП(б) – Всероссийская Коммунистическая партия большевиков – на самом деле расшифровывается как Второе крепостное право большевиков. Прибалтийские крестьяне, загнанные в колхозы, все-таки получали внутренние паспорта, то есть большую свободу передвижения, чем на остальной территории СССР.

Вторая крупная волна депортаций, операция Министерства госбезопасности “Прибой”, была проведена одновременно и без предупреждения во всех советских прибалтийских республиках. В Западную и Восточную Сибирь сослали в общей сложности 42 тысячи латышских “кулаков, бандитов и националистов”