Последний побег - [8]

— Я уверен, что у кого-то есть и ножи с выкидными лезвиями, но только они получше припрятаны, — справедливо замечал командир роты, — и это называется незаконной связью с осужденными…

Выходит, письма и фотографии — это тоже связь… У Гараева был тайник на чердаке водокачки, в опиле, где, кроме разных личных излишеств, завернутых в старый подворотничок, хранились три боевых патрона, которые он сумел скроить во время учебных стрельб, — на случай, если потеряются магазинные на службе. Такое случалось — и подобные загашники имели почти все. Личность уходит в подполье — так можно было бы назвать этот процесс.

Второй пост прежде всего хорош был тем, что находился рядом со вторым контрольно-пропускным пунктом. И этим же он был плох. В углу там всегда стояла высокая чурка, на которой сидели «старички», так и не вышедшие в люди, то есть не сошедшие с поста в места более теплые — зимой, и прохладные — летом. Помощник часового КПП мог принести сюда чай. Но сегодня этим часовым был сержант Белоглазов.

Поставив автомат в угол, Григорий расстегнул крючок и верхнюю пуговицу, но ремень с подсумком снимать не стал. Прохладное, свежее полотно подворотничка — недорогой, но хитрый подарок для уставшего солдата. Плюс голубое небо.

На эстакаде, в балках и рядом с ними — везде ходили, сидели и лежали осужденные. С помощью табака, чая и солнечных лучей шла раскачка перед работой.

«А того игрока, видимо, упрятали в изолятор, — подумал Гараев, — иначе хана бы к нему подошла тихим шагом».

Он повидал уже: плывут порой из производственной зоны в жилую носилки под простынями, как белые ладьи в древности — похоронные. Сколько их было, недосчитанных на съёме! И никто не плакал рядом с ними, зажимая рот черным старушечьим платком.

Впрочем, по всей России плачут наши матери…

Гараев познакомился с этим осужденным мужиком случайно, по крайней мере ему так показалось. А точнее, мужик сам познакомился с ним, когда Григорий стоял дней десять назад на одном из постов «гаража» — так назывался объект охраны, где парковались и ремонтировались автомашины трудовой колонии. С утра тогда начал было накрапывать дождь — но скоро перестал. Однако много ли надо, чтобы нагнать море тоски, когда вокруг столько серых заборов? Гараж просматривался насквозь — от вышки до вышки, которые в количестве четырех штук стояли по углам зоны и напоминали избушки на курьих ножках — перекосившиеся, низкие, черные. Сидя на широкой чурке, Григорий наблюдал, как по приставленной к дощатому пристрою гаража высокой лестнице поднимается «полосатик». Вот он шустро забрался на крышу и, винтом развернувшись к свободе, невысоко, словно случайно, поднял руку — махнул и тотчас опустил.

— Ко-оля! Ко-оленька! — раздался вдруг женский голос, высокий, пронзительный, страшный. Гараев высунулся из окна: метрах в двадцати от колючей проволоки, на высокой куче опила стояли две женщины — старуха в черном и молодая в сером плаще и красных резиновых сапожках. Часового они пока не видели.

— Ко-оля! — снова закричала старая. А молодая стояла рядом и молчала, неподвижно вглядываясь в зону.

Осужденный на крыше глянул в сторону вышки, снова повернулся лицом к женщинам — и замер. Так стоял, опустив руки, и смотрел на них, а Гараев не знал, что делать, — такие контакты допускать нельзя. Слегка замявшись, он подошел к двери и скинул крючок.

Первой заметила солдата старуха — она сразу дернула молодую за рукав и, не отпуская девушку, повлекла ее за собой вниз. Та чуть ли не бежала за ней, видимо, матерью «Коленьки», которая даже оглянуться боялась, словно сам черт, а не человек в форме появился в дверях вышки. Сам «Коленька», мужик сорока с лишним лет, безнадежно, не шелохнувшись, смотрел вслед удаляющимся по дороге женщинам.

— Эх, солдат, солдат! — сказал, медленно подходя к вышке, спустившийся с небес на землю мужик… — У тебя ведь тоже мать есть? А от сумы да тюрьмы на Руси не зарекаются…

За воздух и кусок мыла приходится платить, а за любопытство и в камеру запирают. А что такое камера? А сколько тебе лет, солдат?

На следующий день Валерка Ширинкин прибежал на га-раевский пост, как они и договорились, утром, потому что снова был подменным. Оставив автомат товарищу, Григорий явился на КПП и заявил начальнику:

— Борис, пусти меня в зону — там один землячок чаем хочет угостить.

Зацепин показал лицо из-зажурнала, который он читал, лежа на лавке, и удивленно улыбнулся.

— А кто это такой? — спросил он и, вытянув руку, взял со стола пачку карточек, похожую на большую колоду карт.

— Некто Куимов.

Начальник караула быстро перебрал колоду и остановился, видимо, сначала на фотографии, внимательно прочитал губами содержание. Потом он все-таки передернул Гараева своим чуть насмешливым взглядом — но и не более.

— Десять лет за разбой на большой дороге, — весело сообщил он, — хороший у тебя землячок. Зачем тебе это?

— Интересно, что за человек.

— Да-а-а! — протянул начальник и добавил так, словно действительно уже был стариком: — Тебе еще интересно! Ну, иди — только быстро.

Гараев первый раз в жизни открыл дверь в зону. И даже показалось ему, что воздух здесь тяжелей, а земля — тверже. Зона на самом деле имеет свой запах, начинающийся у параши, но земля — это просто глина, почти сразу после дождя каменеющая под солнцем. Осужденные, вероятно, еще пили по своим балкам и закоулкам чифир, но Григорий уже знал, где находится помещение вулканизаторской. Все здесь было как в рядовом гражданском гараже где-нибудь в провинции. Он прошел мимо четырех широких красноватых ворот боксов, а в пятых, дернув за железную скобу, открыл маленькую дверь, повернул направо. Открыл еще одну дверь — и остановился, чуть испуганно вглядываясь в черную яму мастерской.