Последний падишах - [50]

Как это угнетает! Быть может, больше всего — что ты вообще не имеешь права говорить о политике. Даже в качестве свергнутого падишаха, несчастного или гонимого. Шахиня восклицает с горечью:

— Раз здесь нам нельзя говорить о нашей стране, давай возьмем лодку, выплывем в нейтральные воды и там, сколько душе угодно, будем беседовать о политике — друг с другом и корреспондентами.

Мысль кажется смешной, хотя ты уверен, что и этого — на практике — осуществить не удастся. Но и здесь оставаться больше нельзя. Здесь, на этом острове, приходится платить солидную сумму буквально за каждый вздох. И в то же время нельзя говорить о своей стране или, например, выпустить заявление по поводу расстрелов в Иране. Нужно срочно уезжать, вопрос: куда?

Опять придется испытывать свое счастье. Америка была бы лучше всего: там дети и большинство родственников. Но тут есть какая-то преграда, и, если бы ты знал принципиальную оценку ситуации, отправленную американским послом в Тегеране президенту США, ты бы не удивлялся. Посол писал: «Как только шах ступит на нашу землю, мы немедленно должны будем отправить в Америку — в гробах — сотрудников нашего посольства».

Расстелив на столе карту мира, ты принимаешься за поиски. Поле обширное: вся карта. Порой палец останавливается на какой-то точке, и начинаются попытки наладить связь, переговоры… Но в результате реальной возможностью оказывается лишь Южная Африка. Эта страна согласна принять тебя, но с ней связано столько воспоминаний из времени изгнанничества твоего отца… Как он писал, раньше, чем главнокомандующий, его там встретили местные прожорливые комары…

«Ах, мой венценосный отец! Моя бедная мать, Тадж ол-Молук, страдает склерозом и уверена, что ее сын — все еще падишах. Впрочем, склероз стал для нее настоящей находкой, ведь она и себя может по-прежнему считать шахиней-матерью. Потому она разговаривает со служанками примерно так: ‘Если ты не будешь служить на совесть, я пожалуюсь сыну, и тебя схватят за косы и привяжут к лошади, и отвезут в пустыню, и бросят там’».

В крайней тоске и безнадежности ты смотришь на волны океана, как вдруг оживает телефон и дворецкий подает тебе трубку. Ты слышишь голос американского друга, который от возбуждения почти кричит:

— Ваше Величество, я вас поздравляю! Наконец-то я нашел подходящее место для вашего жительства!

Глава восемнадцатая

Медсестра-смуглянка бреет волосы на твоем животе, готовя тебя к операции. Нет ласки более отвратительной, чем ласка этой бритвы, удаляющей лишние волосы с твоего тела и ранящей душу. Умереть бы, только бы не участвовать в этом! Какое чувство должна испытывать эта быстроглазая медсестра, когда она смотрит на волосы на твоей груди, местами седые? Видишь, как аккуратно она делает свою работу? Точно очищает только что извлеченную из земли древнюю глиняную статую…

Итак, ты готов для операционной, вот только врачи никак не договорятся, и каждый высказывает что-то свое. Воспалительный процесс, центр заражения ниже диафрагмы, абсцесс в брюшной полости и даже пневмония! Запутанная ситуация, до странности напоминающая то, что было в политике в последние месяцы твоего правления: тогда каждый предлагал тебе свой рецепт. Остается надеяться, что хирургическое вмешательство не закончится таким же образом, как закончилось твое пребывание у власти…

Шахиня заметила:

— Не знаю, кто так мудро устроил, что наши с тобой места жительства носят столь поэтические названия… Дворец Дженан Аль-Кабир[55], остров «Райский», а теперь вот «Вилла красных цветов»!

В ответ ты улыбаешься, ничего больше. По твоему мнению, в нынешних обстоятельствах поэтические названия звучат издевательски. Но нужно быть справедливым: это место гораздо лучше прежнего. Уютная вилла с парком, полным цветов и красивых деревьев, в столице Мексики. В этой стране, по крайней мере, никто не будет тебя подло обманывать в деньгах и брать налоги только за то, что ты еще жив.

Ты спокойно развалился на террасе и смотришь, как ветки деревьев в саду призывно покачиваются ради тебя, а цветы кокетливо подмигивают. Ах, если бы можно было в таком наслаждении провести весь остаток жизни! Здесь так спокойно и безопасно, разве что на этой вилле стены сырые и заплесневелые, да кое-где скорпионы пробегают с ядовитой торопливостью… Но это мелочи, а в целом тут — настоящий рай.

Приезжают дети, и жизнь становится совсем веселой. Ты подолгу сидишь с ними и болтаешь, шутишь, вспоминаешь старые времена.

— Помню, когда я ездил в Советский Союз, Хрущев мне косвенно угрожал, говоря о мощи своей страны, а я ему сказал: «Разница между нами в том, что у нас еще есть Всевышний на небесах…» Он ничего не ответил.

— Какой Всевышний? Что бы там ни говорили…

Ты хмуришься и останавливаешь сына. Даже в шутку ты не позволишь ему так отзываться о религии. Что бы о тебе ни думали, но ты всю жизнь был по-своему религиозен, потому теперь и поправляешь его:

— Шути обо всем, но только не о Боге. Видишь, что с нами произошло?

А ведь действительно никто не верит, что у тебя есть религиозные убеждения. Ярлык атеиста успешно наклеили на тебя враги. Нужно объясниться, и ты решил это сделать в твоей книге воспоминаний. Но обращаешься ты в ней не к живущим, а к будущим поколениям, для которых и формулируешь свои мысли.