Последний негодник - [47]

Он заглушил ее речь своим ртом, пока пинком открывал дверь и вносил драконшу в тускло освещенный коридор.

Она стала сильнее извиваться и отдернула рот, и вот тут он соизволил отпустить ее, тем самым освободив свои руки. Но лишь затем, чтобы придержать ее голову, пока он снова ее целовал, по-настоящему пылко, как и хотел сделать с того момента, когда она начала дразнить его.

Он ощутил, как она напряглась, а губы сжались, отвергая его, и в душе у него зашевелилась тревога.

Она не умела целоваться, вспомнил он.

Она невинна, завопил внутренний голос.

Впрочем, то был голос совести, а он прекратил прислушиваться к нему полтора года назад.

Она разыгрывает его, подумал он про себя. Изображает непорочность. Она не неопытная девчонка, а взрослая женщина с телом, созданным для греха, сотворенным для него, для злого нечестивца, которым он и являлся.

Все же, если она желает строить из себя застенчивую девицу, он готов подыграть ей. Он смягчил поцелуй, перейдя от настойчивости и требовательности к терпеливому убеждению. Он точно также ослабил и объятия, заключив ее голову в ладони, словно держал плененного мотылька.

Вир ощутил, как по ней пробежала дрожь, почувствовал, как ее неподвижный неподатливый рот смягчился и затрепетал под его губами. И тогда на короткий миг его пронзила боль, словно кто-то вонзил ему в сердце нож.

Он списал эту боль на вожделение и обнял свою добычу. Потом притянул ее ближе, и она не оказала сопротивления. Ее рот, сдавшийся на его милость и оттого блаженно нежный, казалось, медленно загорался под его губами. И сам он горел в пламени, хотя для Вира это было целомудреннейшим из объятий.

По его разумению, заставляло его пылать не что иное, как эта новизна игры в невинность. Эта игра да нетерпеливое желание взять то, что обычно доставалось без всякого труда и даже маломальских уговоров.

Виру никогда не доводилось прилагать усилия, чтобы завоевывать женщин. Взгляд, улыбочка – и они твои – за монету или по обоюдному желанию – и всегда знают, все без исключения, что делать, поскольку опытные женщины – единственные, с кем он предпочитал знаться.

Ей же хотелось притворяться, что она ни в чем несведуща, и посему он играл роль наставника. Он учил ее, что делать, убеждая этот нежный рот открыться, мало-помалу пробуя ее, аромат обволакивал и его разум, пока аромат и вкус не смешались вместе и не закипели в его крови.

Вир сознавал, как бешено колотится его сердце, хотя он всего лишь углубил поцелуй, не более чем пощекотав прелюдию.

Безумный стук сердца вызван лишь нетерпением, порожденным ее игрой. И ради этой игры Вир позволил рукам медленно скользить вниз от безопасных просторов ее плеч вдоль гибкой линии ее спины к талии, которую он мог легко обхватить большими ладонями. Затем неспешно, ласково скользнул ниже к областям, коснуться которых мужчине было уже непозволительно и не столь невинно. И это только порочная игра вынуждала трястись его руки, когда они нежно исследовали щедрые формы ее ягодиц. И наверняка та же порочность заставляла его стонать, вжимаясь в ее рот, когда его вздыбленное естество упиралось в заковавшие ее одежды.

«Это уж слишком, – возопил резкий голос совести. – Ты заходишь слишком далеко.»

Не так уж и слишком, заверил бы Вир, поскольку она не вырывалась. Наоборот, ее руки скользили по нему, как бы пробуя на ощупь, словно ей впервые довелось обнимать мужчину, в первый раз ее рукам дозволялось блуждать по мускулистым плечам и спине. И все еще продолжая игру, она притворялась стыдливой и не осмеливалась путешествовать ниже его пояса.

Вир прервал поцелуй с тем, чтобы заверить ее, что ей не нужно изображать скромницу, но язык его не в состоянии был повернуться и произнести сии слова. Взамен, он спрятал свое лицо у нее на шее, вдыхая ее запах и покрывая поцелуями шелковистую кожу.

Вир ощутил, как драконша вздрогнула, услышал тихий удивленный вскрик, будто это все было для нее внове.

Но этого же не могло быть.

Она тяжело дышала, как и он, а кожа ее пылала под его губами. А когда он обхватил ладонями ее грудь, то почувствовал под ладонью затвердевший бутон под этим прискорбно скупым лифом. Ткани, чтобы скрыть ее тело, едва хватало, и он оттянул вниз все, что там имелось в наличии, и заполнил ладони женственной плотью, как мечтал об этом много-много раз.

– Красота. – Его горло болезненно напряглось. У него болело везде. – Ты такая красивая.

– О, боже, нет. – Ее тело вдруг застыло. – Я не могу… – Она подняла руки и схватила его за запястья. – Черт вас подери, Эйнсвуд. Это ведь я, вы, пьяный идиот. Это я, Гренвилл.

К изумленному смятению Лидии, Эйнсвуд в ужасе не отпрянул.

Наоборот, у нее заняло черт знает сколько времени оторвать его руки от своего бюста.

– Это я, Гренвилл, – повторила она раз пять, а герцог продолжал ласкать и целовать весьма чувствительное местечко за ушком, о чувствительности которого она до сего момента и не подозревала.

Наконец, она воскликнула «Прекратите!» твердым тоном, приберегаемым обычно для Сьюзен.

Тогда Эйнсвуд освободил ее и мгновенно преобразился из пылкого возлюбленного, приговаривавшего ей, что она красивая – и заставлявшего ее ощущать, что она самая прекрасная, самая желанная женщина в мире – в несносного грубияна, каковым он по обыкновению являлся… с добавочной долей угрюмости, которую она могла бы найти комичной, не будь так раздосадована собой.