Последний леший - [31]

— Это — леший?! — Сухмат начал гоготать, упершись ладонями в бока, — Ай да леший! Вот порадовал!

Даже Рахта вроде немного оживился и слегка покачал головой. Нойдак, тем не менее, был серьезно настроен.

— Пошли, отойдем подальше! — скомандовал он, — А теперь в него попасть надо! И повторять — я сейчас попал, значит и на охоте попаду, я зверя сейчас взял, значит и на охоте возьму!

— Так и повторять? — продолжал веселиться Сухмат.

— Так и повторять! — сказал Нойдак строго.

И Сухмат… послушался. Взял лук, прицелился, и вполне серьезно повторил нехитрое заклинание. Промахнуться, само собой, было трудно. Нойдак встал, сказал слова метнул заветный гарпун прямо в шкуру. Сухмат, кажется, увлекся охотничьим волхованием, вынул гарпун Нойдака, внятно произнес: «Я сейчас попаду, и на охоте попаду!» и метнул гарпун в шкуру… Проделал ритуал и Рахта, причем воспринял его вполне серьезно, да еще и от себя прибавил какие-то слова — видно нечто подобное проделывали и его сородичи…

* * *

Выехали из Киева в тот же день, как Рахта получил назидание от Добрыни. Провожающих было немного — мать Сухмата да юный дружок Рахты — Бронята. Сухмату досталось, кажется, на полную…

— Честь береги! — напутствовала Сухмата любящая мать.

— Да, мама, — отвечал тот с почтением.

— По девкам не шали!

— Да, мама.

Маманя Сухмата была женщиной высокой, сухого телосложения, с весьма и весьма строгим лицом. Одета, как и положено вдове — строго, никаких шелков да узоров с побрякушками. Две рубахи — исподняя да верхняя, обе до ступней, понева, обязательный повойник, да убрус поверх него — хоть и жара на улице, но — одежда по обычаю! Называли ее, как и положено по обычаю, Сухматьевной — по имени покойного мужа, отца нонешнего богатыря Сухмата. Строгость строгостью, но и материнское дело Сухматьевна знала — количества заготовленных ею в дорожку пирогов с самыми разнообразными начинками хватило бы целой дружине. Может, это и преувеличение, но мешок с пирогами был — ну, очень велик! Впрочем, зная характер сына, вдова готовила сразу на троих, ведь двое друзей ее сыночка — считай сироты…

— У одиноких молодух ничего из рук не бери, не ешь и не пей, все они — ведьмы недобрые, околдуют моего сынушку единственного, привадят, спортят, да кровь всю и высосут…

— Поберегусь, мама, — Сухмату и в голову не приходило возражать, не смотря на то, что, скажем, Рахте, стоявшему рядом, и слушавшему напутствия Сухматьевны, было совершенно ясно, как именно послушный сын будет «беречься» в пути одиноких молодух…

— Смотри, что б заяц дорогу не перебежал!

— Да, мама, — Сухмат вздохнул, — посмотрю…

— Берегись глаза дурного, сразу трижды плюй через левое плечо…

— Да, да…

— Не перебивай мать! — рассердилась Сухматьевна, — плюнуть может быть мало, ты погладь себя по заду, а потом, той же ручкой — харю!

— Я помню, мама!

— В полдень, да в полночь не купайся!

— Не буду.

— Богов почитай, и духов лесных не забывай, с добычи — зверя ли добудешь, птицу ли — почет предкам оказывай! И приговор не забывай!

— Не забуду!

— Вокруг не ходи, а пойдешь — вернись обратно, — мамаша и не думала заканчивать поучения, было видно, что она настроена надолго, — сирот да убогих не обижай, лишним поделись. На русалку не смотри, лешему поклонись…

Даже на последние слова Сухмат не стал возражать. Что поделаешь, у него своя, мужская жизнь, а у матери — свои мысли. Ей и невдомек, что этого самого лешего совсем уж обнаглевшая молодежь решила отловить!

Но если с матерью было все просто — ну, дала назиданий сыночку с полный короб, все-все объяснила, рассказала, что да как — а Сухмат ведь был сыном, как мы только что убедились, послушным да почтительным, так ни разу и не прервавшим поучений, даже когда Сухматьевна перешла к поучениям насчет заточки мечей и правки кольчужной рубахи (другой бы, может, и заявил — «Если это все тебе так уже знакомо, ты давай сама езжай, а я останусь дома!»), то с отроком получилась незадача. Он вдруг начал умолять Рахту взять его с собой в поход. Тот его, понятное дело, поставил на место. Объяснил неразумному — что и как, и чем должны заниматься взрослые, а чем — дети. Но Бронятка — чуть ли не в слезы, начал рассказывать, что боится, потому что черный волхв вдруг начал проявлять к нему интерес, смотрит как-то пристально, подозрительно. Может, догадался, что это он рассказал тогда Рахте о том, как хотели принести в требу Нойдака? А теперь, быть может, собирается отомстить! Рахта сказал, что все это глупости и прогнал мальчика.

— Интересно, а что здесь нужно было этому волхву дерьмовому? — удивленно спросил Сухмат побратима, когда мальчик уже ушел.

— Какому волхву? — удивился Рахта.

Оказалось, пока послушный сын слушал с почтением строгую мать, он одновременно и в стороны поглядывал. И там, вдалеке, за углом избушки, промелькнула рожа того самого волхва, что был на Перуновом холме.

— Но почему же ты не убил его тогда? — удивился Рахта.

Сухмат рассказал в подробностях.

— А я бы зарубил не задумываясь, — покачал головой Рахта, — меч потом и обтереть было можно, подумаешь — дерьмо… Люди хуже дерьма бывают!

— Что же все-таки ему здесь было нужно? — повторил вопрос Сухмат.