Последний леший - [107]

Сказала те слова мертвая голова, да в чане и утонула. А чудище, не долго думая, бросилось на Самюэля. Лапы протянуло, кролевич по лапам тем — клинком острым. Чудище лапы убрало, Самюэля перелетело, тот повернуться не успел — оно его и зажало — лапами-то… Но были на витязе одежды железные, сколько ни жмет чудище, смертельно зажать — не может. Вырвался было кролевич, чуть не отсек крылатому голову забастую, да опять не поспел. Схватил тут витязь чудище за шею, под себя подмял, да душить начал. Подскочил гридень старый, поднес нож острый, только изготовились чудищу главу срезать — тут худшее и случилось. Был у крылатого хвост длинный-предлинный, на конце — тонкий-претонкий… Извивался тот хвост, все старался дырку в бронях железных у Самюэля отыскать. Искал-выискал — и отыскал, внутрь пролез и вокруг шеи витязя обмотался. Как почуял кролевич, что душат его, бросил шею чудища, да за свою схватился — а сделать ничего не может, ибо так брони те устроены, что и сам рукой под них не пролезешь. Сколько не махал руками кролевич — все напрасно, задушило его чудище, как куренка, потом лапами своими когтистыми схватило, да унесло далеко-далеко, в тридевятое царство — акурат к нам!

— А что дальше было?

— Как что? — удивилась Полина, — Я ведь дух-то кролевича освободила, он из тела мертвого вылетел, да куда их духам иноземным лететь положено и отлетел. А тело тут же в прах рассыпалось. Ну, а я в железа те обрядилась, да по свету в них и пошла…

Глава 20

— Помнится мне, рассказывал ты, Нойдак, как тебя из родной деревни варяги какие-то силой увезли, да по каменному делу работать заставили, — припомнил Сухмат.

Разговор происходил очередным вечером, как всегда — у горящего костра. Настроение у наших богатырей было хорошее, все ведь живы и здоровы, сыты и довольны жизнью. Самое время сказки рассказывать…

— Да, было дело, — согласился Нойдак.

— Но тогда Дух уже был у тебя в товарищах, ведь так?

— Да, мы уже были дружны.

— А как вы с ним подружились? — спросил Сухмат, — Расскажи!

— Да, добрый молодец, — поддержал Рахта побратима, — ты уж поведай нам, и где этого мальчишку откопал, и — вообще…

— Что вообще? — спросил Нойдак недовольно.

— Какое такое вообще? — ощетинился и Лёкки, решивший, что его друга вздумали забижать.

— Вообще — это о жизни своей, о родителях, о племени, о детстве… — пояснила Полинушка.

— И как тебя колдуном стать угораздило, тоже расскажи! — добавил Сухматий.

— А… Да, я все расскажу! — пообещал Нойдак, — Из родителей помню я только мать…

И Нойдак начал свою неторопливую повесть:

Стойбище, где родился Нойдак, не имело своего названия, как не имел самоназвания и его род. Какой смысл называть стойбище, если рядом нет других стойбищ, какой смысл в названии рода, если не встречаешься с другими народами. Хотя люди племени Нойдака и знали, что есть другие люди, другие стойбища, но знания эти были на уровне легенд — им и верили, и не верили…

Стояло то стойбище недалече от берега бескрайнего белого моря, почти что в устье большой реки, в него, это море, впадающей. А еще рядом были леса, и все деревья в этих лесах были хвойные…

Сородичи Нойдака ничего не сажали, не сеяли. Да и толку там, на севере, что-то сажать? Не было и домашнего скота, ну, если, конечно, собак не считать домашними животными… Собаки были. Люди эти не знали металла, они не только не умели делать ножи и топоры из железа или, даже, меди, они их никогда и в глаза не видывали!

Нельзя сказать, чтобы соплеменники Нойдака совсем уж не умели ничего делать руками. Их женщины шили отличную, теплую да еще и красивую одежду из шкур и лепили глиняную посуду — уж чего-чего, а горшков Нойдак помнит в своем детстве множество — ведь надо было делать запасы на зиму, а запасы северян — это, прежде всего, животное сало, жирное мясо… Надо сказать, что северяне ели намного больше всевозможного жира, гораздо больше, чем, скажем, русы. Может, такая пища позволяла им не мерзнуть.

Откуда бралась пища? Ну, разумеется, прежде всего — охота. Причем двух типов — лесная и морская. Последняя, при удаче, могла дать за раз гораздо больше мяса, чем давала охота лесная, но была и опаснее. Нет, лодки, которыми пользовались соплеменники Нойдака, были совсем не плохи. Нойдак бы и сейчас охотнее воспользовался бы лодкой из своей прежней жизни, большой и легкой, вмещавшей пять — семь охотников, устойчивой на большой волне. Уж куда надежнее, чем те лодчонки, которыми пользуются русы на своих озерах и реках. Хотя, конечно, до ладьи такой лодке далеко, но ведь кто говорит о ладьях?

Лесная охота была неплоха, но зверя в северных лесах было все же поменьше, чем здесь, на Руси Залесской, намного меньше… Была и птица — но только в теплое время года. Зимой большая часть пернатых отлетала в теплые края, на зависть не имевших крыльев людям. И рыбы в реке было немало, особенно, когда шла та рыба на нерест, поднимаясь в верховья реки, к морю…

Когда Нойдак родился, ему было дано детское имя Ятык. Так уж было заведено — взрослое имя люди получали, лишь проходя Обряд Посвящения…

С раннего детства Ятык знал, что будет колдуном. Так было предсказано еще до его рождения. Впрочем, так повелось издавна — и Старшая Мать, и Колдун всегда точно знали, когда родится их замена. Да они вообще все знали, правда, не всегда говорили. Зачем, в самом деле, предсказывать счастливой матери, дождавшейся долгожданного первенца, что ее малыш не переживет и первой зимы? Или будет разорван диким зверем? Поэтому Мудрые и не говорили людям о судьбе их детей, кроме тех случаев, когда эта судьба была важна для всего племени. Как с Ятыком, например. Коли Духи Предков распорядились быть ему новым Колдуном, так надобно его учить, не так ли? Когда вырастет — поздно будет, надо начинать пораньше. Тем более, что старый Колдун знал, что не доживет до совершеннолетия Ятыка. А мужами мальчики становились на пятнадцатую весну своей жизни. В этом возрасте их принимали в Охотники, после прохождения испытаний, само собой. Но эти испытания не грозили Ятыку — ведь колдун, по традициям племени, не считался мужчиной. Он был никем — не мужчиной и не женщиной, он мог стать фактическим повелителем племени — а такое нередко бывало, но не мог стать мужем ни одной из женщин, не имел права завести детей…