Последний Карфаген - [12]

— Деревушка в Бельгии, — отвечал я, практически не думая, где-то в памяти раскрывалась нужная ячейка, — около нее самодовольный Веллингтон навалял самовлюбленному Наполеону. Ну это у них так заведено. Сначала русские делают всю самую тяжелую работу, а потом прибегают, приплывают, десантируются хитромордые англосаксы и вампирами присасываются к нашей победе. В Арденнах в сорок пятом несколько недоукомплектованных гитлеровских дивизий чуть им шею не свернули. Если бы Сталин не дал команду начать Висло-Одерскую операцию на неделю раньше, тяжко бы им пришлось. А уже через три месяца Черчилль без зазрения совести писал Рузвельту, что надо им поторопиться со взятием Берлина, а то русские посчитают себя главными в общей победе. Да куда уж ихним Веллингтонам до наших Суворовых и Жуковых. Четыре года десятимиллионная армия всяческих союзников внимательно наблюдала, как русские и немцы режут друг друга со страшной силой. А они в Африке бананы сбивали с пальм. Да от Роммеля бегали. А потом, как водится, к разделу пирога поспели…

— Ты что-то имеешь против наших союзников? — наигранно-серьезно спросила Рита.

— У России есть только два союзника — это ее армия и флот. Александр Третий сказал.

— Ну ты даешь! Ну хватит воевать, давай еще что-нибудь попробуем. Во! Совсем из другой оперы: технеций.

— Химический элемент. По-моему, искусственного происхождения и радиоактивный.

— Точно! А ну-ка на этой же странице — терция!

— Музыкальный интервал. Сколько там полутонов и тонов, не помню. Есть еще секунда, кварта, квинта, секста, октава…

— Стоп, стоп, стоп! Все это слишком просто. По крайней мере для тебя, — снова одним движением перелистнула толщу страниц. — Теургия!.. Сама не знаю, что это такое.

— Греческое слово. Если понимать буквально, искусство общения с высшими силами. С Богом. Соловьев и Флоренский считали теургию основой любой человеческой деятельности. Особенно творчества. Иван Ильин тоже считал, что человек творческий как бы прислушивается к тому, что ему нашептывает небо. И все окружающие должны предоставлять такую возможность художнику, чтобы всем миром не прослушать что-нибудь важное для судеб мира. А вот православная церковь этот путь богопознания и богообщения не признает. Оно и верно, что может быть правильнее пути покаяния и молитвы. Это я уже в твоих книгах вычитал. Творчество? Его, если я правильно понял, можно положить на алтарь, а можно бросить в геенну.

— Жуть, — определила свое отношение к моим познаниям Рита, но бросать энциклопедическое гадание не собиралась и открыла англо-русский словарь. — Do you speak English?[1]

— The Motherland ordered me to speak the language of the most probable opponent. However, I don’t know if I do it correct…[2]

— Sorry, я в этом еще хуже понимаю, думала, ты вообще не бельмеса…

— I thought so too. It happened itself. It seems to me that I have read a legend about Robin Hood in the original. And something else… With the large pathos I can tell now: to be or not to be! The baby-son has come to the father and asked: What is good and what is bad?[3]

— Я все равно очень мало поняла.

— Я тоже.

— Может, на немецком попробовать? А еще я латынь чуть-чуть знаю…

— Похоже, что латынь я тоже чуть-чуть знаю. Когда ты о ней упомянула, в моей голове промчалась дюжина крылатых выражений на латыни.

— Будем продолжать обследование?

— Стоит ли, доктор? По-моему, диагноз ясен: полная амнезия, де жа вю и эклектичный набор знаний. Пора принимать микстуры!

— И что вы предпочитаете? — Рита так игриво улыбнулась, что мое сердце подпрыгнуло как на реанимационном столе.

— A little piece of tenderness…[4] — это она поняла без перевода.

8

Несколько дней я пребывал в эйфории общения с Ритой. Самыми счастливыми были утро и вечер.

Наступающий день перестал пугать своей неизвестностью, каждое утро я просыпался рядом с умопомрачительной красоты женщиной, и мне, честно говоря, было абсолютно наплевать на весь окружающий мир со всеми его дурацкими проблемами, которые он сам себе наживал от собственного же идиотизма. Мне было наплевать на этот мир, но он, как выяснилось, вовсе не собирался оставлять в покое меня.

В эти дни мы с Ритой без всяких энциклопедий выяснили, что помимо всего прочего я еще владею некоторыми кулинарными способностями. Дело в том, что я взял себе за обязанность готовить ужин и умудрялся без «пищеварительных» руководств и рецептов создавать экзотические шедевры русско-африканской кухни. Так, во всяком случае, мы решили называть мое кулинарное творчество, обильно сдобренное приправами всех времен и народов, которые я покупал в ближайшем маркете. Там же приобретались продукты, там же окружающий мир вновь напомнил мне обо мне.

Прошло дней пять после нашей встречи с Ириной Андреевной Земсковой. Пять дней, которые «потрясли» мой мир. Тишиной и покоем, взаимной заботой и нежностью. Я понял, что жить стоит хотя бы потому, что в мире случается любовь. Но кроме нее…

Мне нравилось бродить в стеклянном кубе ультрасовременного гастронома, нутро которого было сплошь забито всевозможной снедью, собранной, обработанной и упакованной во всех частях света. Налицо был золотой век торговли и обжорства. Не для всех, конечно. Например, мои деньги в этом магазине растаяли уже на третий день, превратившись в горстку смешной мелочи. Прозорливая Рита отвалила на мои кулинарные способности часть своих сбережений и даже дала пластиковую карточку, предоставленную ей сердобольным Олегом. Вот и получалось, часов до четырех я бродил по магазинам, а к шести вечера уже накрывал на стол.