Последний Карфаген - [13]

Как будто заново я перепробовал десятки вин и крепких напитков. И во второй раз мое прошлое положило мне руку на плечо именно у винных рядов, когда я вопрошал к Дионису с просьбой помочь в выборе, пожирая глазами бутылочное изобилие.

— А я думал, ты уехал, на дно лег.

Оглянувшись, я увидел за своей спиной мужчину средних лет в длинном черном плаще и лаковых штиблетах. Лицо у него было как у чекистов из «золотого века». Стертая внешность — так это называется. Неприятный испытующий взгляд пытался высверлить в моих глазах пару отверстий.

— Неужто пить начал? — спросил он.

— А я разве не пил? — вопросом на вопрос ответил я.

— На моей памяти никто из вашего брата не пил.

— Из какого брата? К сожалению, с моей памятью есть проблемы. Я даже не имею представления, с кем имею честь говорить, — теперь я уже был спокоен, встреча с Земсковой натолкнула меня на мысль, что у меня может быть двойное, а может, и тройное прошлое. Нужно просто относиться к нему настороженно.

— Чести тут никакой и ни у кого нет. Давно нет. Я — Двадцать Седьмой, а ты был Тринадцатым…

— Почему был?

Двадцать Седьмой исподлобья глянул на недалекую видеокамеру под потолком:

— Пойдем-ка лучше на улицу, тут неподалеку есть новостройка, народу и лишних глаз поменьше.

Словно загипнотизированный, я двинулся за ним вслед. Он же по дороге к безлюдной стройке ни разу не оглянулся. И так это у него здорово получалось — шагать впереди, что мне самому показалось, что еще минуту назад я вовсе не разговаривал с ним, мы абсолютно посторонние люди. Но кто сказал, что это не так? И уже когда мы стояли на первом этаже какого-то будущего банка, больше похожего сейчас на одну из развалин Сталинграда в сорок третьем году, я снова и снова безуспешно пытался проникнуть за пелену его бесцветных глаз, что-нибудь прочитать в них. Так, как это получалось у меня с другими. С этим Двадцать Седьмым ничего не выходило. Я видел замысловато смешанные формулы, состоящие из цифр, латинских и кириллических букв, непонятных символов и знаков. Все это было очень похоже на инопланетный код, и только изредка он перемежался отдельными словами и междометиями, что, впрочем, абсолютно не придавало ему смысла. И если бы не связная и вполне логичная речь Двадцать Седьмого, я бы принял его за зомби. Но, скорее, код этот был его собственной защитой от таких взломщиков, как я. Кроме того, к своей радости, я заметил, что у него есть какие-никакие эмоции. Во всяком случае черный юмор ему был присущ.

— Ну вот, на этой великой стройке побеждающего капитализма и поговорить можно.

— Так почему же этот Тринадцатый, который я, уже был?

— Вышел в тираж. Подставили. Или сам подставился. Что-то у нас последнее время не то происходит. Удивительно, что тебя еще в больнице не завоздушили.

— Значит, я — Тринадцатый, ты — Двадцать Седьмой, а имена у нас есть?

— Сколько угодно.

— А можно попроще? Можно хоть что-то толком объяснить?

— Понимаешь, дружище, я бы с удовольствием, но, боюсь, я и сам последнее время ни хрена не понимаю. Где-то у нас короткое замыкание произошло. Может, в штабе. Тебя когда рванули, тишина настала, как на кладбище. И даже эпитафий нам не оставили. У меня вот деньги скоро кончатся, а тут ни инструкций, ни команд, вообще ни хрена! Вот я и решил на тебя выйти. Думал, раз ты живой, значит, знаешь что-нибудь. А ты у нас, оказывается, живой труп, и тоже без эпитафии…

— Какой штаб? Чем мы занимались? Мы что — военные?

— Вроде того. Вот ведь, блин, не зря от Тринадцатого номера все шарахались. Не повезло тебе. Но рассказать я тебе ничего не могу. Без команды. Не подумай только, что боюсь, правила такие. Вот что, давай здесь же встречу назначим дня через три? Может, ветер переменится. В это же время. Согласен?

— А что мне остается…

— Черт! Неужели тебе напрочь память отшибло?

— Как чистый лист.

Двадцать Седьмой посмотрел на меня с нескрываемым сочувствием, как на напарника. Именно в этот момент я поверил, что он не живая машина, а обычный или не совсем обычный, но все же человек, которому ничто человеческое не чуждо. Прощаясь, он протянул мне руку, и я увидел выскользнувший из-под белоснежного манжета такой же, как у меня, бронзовый браслет. Но не успел разглядеть гравировку. Там точно была не стрела.

— Тринадцать… Двадцать семь… А сколько вообще? — напоследок спросил я.

— Когда-то было тридцать три. А теперь не знаю. Черномора спрашивать надо.

— Это что? Как в сказке Пушкина?

— Похоже. А ты что, сказки Пушкина помнишь? — в глазах его выстрелило недоверие.

— Помню. Я помню все, что когда-либо читал. Во всяком случае, из художественной литературы.

— Ну будь здоров, читатель, лучше бы ты помнил номера, с которыми ты в последний раз работал, — махнул он рукой и исчез в проеме забора, оставив меня с еще большим количеством вопросов, которые некому было задать.

После его ухода осталось чувство связи с каким-то страшным, спрятанным в самые мрачные подземелья миром. Ваш номер тринадцать, Алексей Васильевич.

…Где-то вздуется бурливо

Окиян, подымет вой,

Хлынет на берег пустой,

Расплеснется в шумном беге,

И очутятся на бреге,

В чешуе, как жар горя,