Последний каббалист Лиссабона - [7]

Для меня все вокруг представало в пугающей, вечной красоте и всепоглощающем ужасе. И даже зрелище грязных ног недавно скончавшихся, торчащих из-под мешковины, и сладковатый запах разлагающейся плоти, исходящий от чумных повозок, внушали скорее благоговейный трепет. Мысли мои обращались к смертности человека и его ничтожности пред Божьим промыслом.

Дядя Авраам единственный из всех совершенно не обращал внимания на тощих проповедников, что шатались по улицам, крича, что Господь оставил Португалию, и через пять недель грядет конец света (который, правда, по их словам, можно было и отложить, стоит лишь пожертвовать им горсть медных монет). Раздраженно хмурясь, говорил он мне:

— Уж не думаешь ли ты, что Господь не подал бы мне знака, реши Он закрыть врата Своего Царства перед людьми?

Отец Карлос, священник и друг нашей семьи, не числился еще среди тех несчастных, кого погребло под собой безумие, охватившее город. Но это, казалось, был лишь вопрос времени.

— Засуха и чума… они есть порождения дьявола! — прошептал он мне в самое ухо, когда мы стояли под сводом арки церкви Святого Петра.

Я привел к нему младшего брата Иуду для наставлений в христианской догме. Мы втроем наблюдали залитую сиянием множества свечей процессию кающихся грешников, хлеставших себя по спинам кожаными бичами, к концам которых были привешены восковые шарики, наполненные свинцом и обсыпанные осколками цветного стекла. Следом шли монахи из лиссабонских монастырей, несущие синие и желтые штандарты с вышитым изображением распятия. Позади — гордые собой мастеровые гильдии в пышных шелковых одеяниях, груженные носилками с изображениями святых.

Собралась толпа зевак, запрудив обе стороны улицы и создав две неровных полосы на фоне пыльных белых фасадов домов до самого собора. Крики «Воды!» и «Пощады!» разносились подобно церковным песнопениям. Все разнообразие населения нашего города можно было отыскать здесь: конюхи и пахари, шлюхи и монашки, нищие и рабы, и даже голубоглазые моряки с севера.

Свора бездомных собак с лаем пронеслась мимо отца Карлоса, Иуды и меня на запад, став странным продолжением этого парада. Священник прикрыл глаза, нервно бормоча молитвы. Я глубоко вдыхал острый запах опасности, разлившейся в воздухе. «Сегодня вечером, — подумалось мне, — среди волн непредсказуемого потока безумия мы спустим на воду запретное судно Пасхи». Верно, наш праздник должен был начаться ровно неделю назад. Но большинство тайных евреев, и в том числе моя семья, отложили Пасху в надежде на то, что им удастся выбраться из затхлых вод христианства, бушующих вокруг.

Грязный, патлатый дровосек, что стоял рядом с нами, неожиданно что есть мочи закричал:

— Господь пошлет нам дождь, когда прольется кровь! Пусть улицы Лиссабона текут реками крови!

Иуда прижался к моим ногам, и я обхватил его за плечи. Отец Карлос прикрыл руками голову, словно защищаясь. Это был тучный мужчина, коренастый, с обрюзгшим бледным лицом, покрытым сеткой лиловатых сосудов из-за постоянного пьянства. Кто-то в толпе принял его слова всерьез, но сам он был безопасен. Он обратил ко мне унылый взгляд и сказал:

— Людям ничто так не ласкает слух, как богохульство, сынок.

Неожиданно вся безысходность нашего положения обрушилась на меня. Я обернулся на запах индийского перца, и кровь брызнула мне на штаны и на лицо Иуды. Захлебывающийся криком посвященный содрал со своего плеча кусок кожи и сыпал в рану специи, чтобы заслужить любовь Господа. В испуганных глазах моего братишки мне почудилось выражение страстного желания маленького еврея уйти за Красное море. Мимолетное предчувствие, странное в своей очевидности, потрясло меня: «Мы, евреи Лиссабона, слишком долго ждали момента, чтобы повторить Исход, и фараон раскрыл наши замыслы».

Когда я пришел в себя, Карлос, спрятавший лицо под капюшоном, проговорил громким шепотом:

— Стоны этого посвященного… в них слышен плач отродий Сатаны!

Иуда смотрел на меня снизу вверх, затаив дыхание, на глаза навернулись слезы. Я взял его на руки, вытер личико, взъерошил тугие колечки угольно-черных волос. Он обвил мою шею руками.

— Спасибо и на этом, — сказал я Карлосу. — Оказавшись между вами и этими безумцами, думаю, на сегодня мы получили в достатке религиозных наставлений.

Я накинул капюшон шерстяного плаща Иуде на голову и принялся утешать его, поскольку тот хныкал и хлюпал носом. Когда последний кающийся грешник проплелся мимо нашей бывшей синагоги, Карлос проводил нас через площадь. На углу стоял наш дом, одноэтажный, с белеными стенами, по периметру украшенный темно-голубой полосой. Цветовое сходство заставило меня скользнуть взглядом по прозрачной бирюзе закатного неба, затем вниз по скату крыши, горизонту с желтовато-коричневым узором черепицы, пронзенному почти посередине печной трубой, белой, с черными пятнами сажи, изрезанной отдушинами. Над ней возносился оловянный силуэт трубадура, указывающего на восток, в сторону Иерусалима. Тонкие струйки дыма из очага сплетались вокруг него, а потом летели дальше к реке, увлекаемые южным ветерком.

— На сегодня урок отменяется, — заявил Карлос, пока я открывал калитку в железном заборе, окружавшем и наш дом, и дом моего любимого друга Фарида и его отца. — У меня есть одно неприятное дело к твоему дяде, которое я давно уже откладываю…