Последний каббалист Лиссабона - [6]

И последнее, в чем я должен сейчас признаться: я совершенно не понимаю, почему в моем видении дядя Авраам назвал меня именем моего старшего брата Мордехая, и мое невежество угнетает меня. Словно бы в явлении моего учителя заключен какой-то тайный смысл, мне недоступный, подоплека череды смертей, преследовавших нас двадцать четыре года назад. И почему именно теперь дядя явился мне? Мне нужно время, чтобы понять это. Быть может, он предназначил мне пролить свет понимания на все, что случилось когда-то, записав нашу историю. Постигну ли я тонкую связь между прошедшим и настоящим, лишь закончив рукопись? Эта мысль вызывает улыбку и умаляет сомнения. Это так похоже на дядю: заставить день и ночь корпеть над мирским текстом, чтобы под конец явить крошечное зерно сокровенного смысла. А раз так, то я продолжу…

Я со всей семьей прятался в погребе, когда впервые взялся описывать постигшие нас несчастья. Мистика во всей ее сложности тогда только начинала открываться мне. Именно тогда, двадцать четыре года назад, я начал записывать эту историю. И именно с того момента продолжу ее.

Я расскажу о трех событиях прежде, чем приступить к описанию убийства, перевернувшего нашу жизнь: о шествии кающихся грешников, об увечье близкого друга и об аресте члена нашей семьи. Пойми я тогда смысл этих предзнаменований, прочти их, словно поэму, сложенную Ангелом Смерти, и я мог бы спасти многие жизни. Но невежество подвело меня. Возможно, вынеся урок из моих ошибок, вы проживете лучшую жизнь. Да будет вам дарована способность видеть все, как оно есть.

Устройтесь поудобнее в тихой комнате с окнами, выходящими в благоухающий цветами сад, обратившись лицом на восток — в сторону Иерусалима. Откройте свой разум, и пусть трепещущий свет свечей отбрасывает призрачные тени на страницы, когда вы будете переворачивать их.

Брухим коль дмуйей элоа! Благословенны все, в ком Подобие Божие.

Берекия Зарко,

Константинополь,

шестой день ава, 5290 года

(1530 год по христианскому летоисчислению)

КНИГА ПЕРВАЯ

Глава I

Мне было восемь лет, 1494 год по христианскому календарю, когда я прочитал о том, как священные ибисы помогли Моисею пройти через болота Эфиопии, кишевшие змеями. Я нарисовал птиц с клювами в форме косы алыми и черными красками дяди Авраама. Он подошел ко мне проверить, что получилось.

— Серебряные глаза? — удивился он.

— Разве они могли быть иного цвета, когда смотрели на Моисея?

Дядя поцеловал меня в лоб.

— С этого дня ты будешь моим учеником. Я помогу тебе превратить тернии в розы и уберегу от опасностей, подстерегающих на пути познания. Тебе откроются страницы, что станут вратами.

Откуда было мне знать, что однажды я так сильно подведу его?

Представьте себя как бы вне времени. Прошлое и будущее словно меняются местами, и не найти между ними места для себя. Ваше тело, вместилище вашей души, парализовано неизменностью. Именно так я чувствую себя сейчас. Я ясно вижу, где и когда родилось зло: четыре дня назад, двадцать второго нисана, в нашем Judiaria Pequena, Маленьком Еврейском квартале в Альфаме, что близ Лиссабона.

Драгоценный день, словно опал в ожерелье из равных ему опалов-дней чудесного весеннего месяца. Шел пять тысяч двести шестьдесят шестой год новых христиан. Шестнадцатое апреля тысяча пятьсот шестого — для христиан убежденных.

Из мрака раннего утра среды, что застало нас здесь, в подвале, яркий закат пятницы видится мне предвестником, первыми нотами охватившей квартал фуги безумия.

За рваными нотами мелодии, почти стертое из памяти, скрывается лицо того, кого я ищу.

* * *

Этот первый седер Пасхи был душным и сухим, как и все поздние закаты. Уже более одиннадцати недель с неба не пролилось ни капли дождя. Не ожидалось дождя и сегодня.

Зато была чума, при одной мысли о которой ужас охватывал душу. Поветрие длилось со второй недели хешвана — вот уже семь месяцев.

Врачи-недоучки при дворе короля Мануэля решили, что крупный рогатый скот замечательно впитывает из воздуха субстанции, вызывающие болезнь, и потому две сотни перепуганных и ошарашенных коров свободно бродили по улицам города. Сам Мануэль, как и большинство аристократов, не разделил с горожанами их жалкой участи и отбыл из города. А за три недели до этого, в Абрантесе, король издал указ о строительстве двух новых кладбищ за пределами городских стен для еженедельно умирающих жителей.

Разумеется, души умерших уже не могли оценить столь благородного жеста. И вряд ли кто-то торопился проститься с жизнью, чтобы воспользоваться королевской щедростью, на деле бывшей лишь очередным доказательством его бесплодной практичности и трусости. Стало ли это поворотным моментом?

Жизнь с каждым днем все больше походила на болезненный бред. За последние три дня я увидел осла, которому его хозяин вырезал кинжалом глаза. Он лежал на земле, из глазниц хлестала кровь. А еще — девочка лет пяти сбросилась с диким воплем с крыши четырехэтажного домика.

Бедняки, чтобы хоть как-то унять терзающий их голод, ели размоченные льняные нитки.

Мне едва исполнилось двадцать. И я искренне и безоговорочно верил в то, что со мной не случится ничего плохого, ведь этот город был благословен совершенным смыслом Торы.