Сильный ветер гнал дождевые тучи со стороны моря, когда я брел домой по скользким, вымощенным булыжником улицам моего любимого города Порту.
Шел май 1798 года, минул месяц с того дня, как мне исполнилось семь лет. В плетеную корзину аккуратно уложены два свертка с муслином цветка индиго, которые я согласился принести матери — но, должен признаться, лишь в обмен на ответную услугу. Если хотя бы одна дождевая капля попала на ткань, она бы весь вечер ворчала себе под нос и отказала бы мне в моем любимом десерте. Поэтому я, не столько для защиты ткани, сколько в предвкушении заветного лакомства, начал искать укрытие.
Присущее мне недоверие к религии побудило меня укрыться от грозы в лавке антикварных книг сеньора Давида, а не в близлежащей белокаменной часовне. Как только я вошел сквозь низкий дверной проем, Давид дружелюбно предложил мне оставить корзину позади письменного стола и скинуть промокшие ботинки, которые он повесил над решеткой у камина.
— Сеньор Давид, — спросил я, — а можно мне посетить Британские острова?
— О чем разговор, парень! — улыбнулся он.
Я пробежал по скрипучему деревянному полу в затхлую заднюю комнату, где он хранил свои сокровища — книги на английском языке. Мы с отцом с незапамятных времен называли ее Британскими островами.
Хотя я и родился в Порту, провинциальном городке на севере Португалии, где проживало всего шестьдесят пять тысяч жителей, отец удостоился чести — как он часто повторял — быть урожденным шотландцем. И я, сам того не сознавая, говорил на английском языке с ярко выраженным шотландским акцентом.
Эти Британские острова представляли собой набитые до отказа стеллажи, покрытые плесенью и паутиной, но, увы, в комнате не было окон, и тусклый луч, пробивавшийся сверху, из низкого прогнувшегося потолка, был единственным источником света. Дождь колотил по пожелтевшему стеклу и издавал монотонный звук, напоминающий мышиную возню.
Было так темно, что я едва мог разглядеть свои ладони, и я уже хотел было попросить свечку, когда сквозь тучи неожиданно выглянуло солнце, и луч, отразившись от стены, осветил полку с книгами. Подойдя ближе, я разглядел, что один из заголовков вытиснен позолоченными блестящими буквами — «Лисьи басни». На переплете не было указано имени автора, и я, предоставив свободу своей фантазии, вообразил, что сам мудрый лис написал эти басни.
Солнце скрылось, и все снова погрузилось во мрак. Я вспугнул Геркулеса, пятнистого кота, которого сеньор Давид завел для защиты от крыс, уселся на пол, устланный опилками, и раскрыл книгу. На плотных пожелтевших страницах было много цветных иллюстраций с изображением собак, кошек, обезьян, слонов и многих других зверей — чуть ли не весь Ноев ковчег.
Я был так увлечен своей находкой, что прочитывал только первые фразы каждой истории. Желая узнать о цене этой книги у сеньора Давида и испытывая ужас перед суммой, которую я примерно представлял себе, я встал и принялся размышлять о своих финансовых возможностях. Вдруг из книги выпал листок синего цвета, тонкий, как крыло бабочки, и плавно опустился у моей правой ноги. Я поднял его и предусмотрительно оглянулся. Сеньор Давид сидел за столом и курил трубку, рассеянно почесывая свою лысину и изучая огромную карту. Геркулес свернулся калачиком у его ног.
Я пробрался в самый темный угол комнаты и разглядел письмо, написанное изящным почерком и обращенное к некой Лусии. Оно начиналось со слов: «Моя любимая, не сочтешь ли ты за дерзость, если я скажу, что каждую ночь, бросаясь в объятия сна, я представляю себе, как твоя рука ложится на мою грудь?»
Далее я прочел о море пролитых слез, воздыханиях при свете луны и апельсиновых цветах. Я узнал слово seios — грудь… Сколько восхитительных греховных открытий, заставляющих замирать сердце, предвещало это письмо! Но много слов оказалось мне незнакомо. Нужен словарь, чтобы понять, насколько оно было смелым и волнующим. В конце письма стояла витиеватая подпись человека по имени Хоаким. Даже наверху буквы i вместо точки было выведено крошечное сердечко.
Я предположил, что «Лисьи басни» были подарены Лусии Хоакимом. Однако этот дар пришелся ей не по душе, и она продала его сеньору Давиду, забыв, что оставила в книге письмо своего поклонника. В письме не было указано даты, и эти возлюбленные сейчас вполне могли иметь уже внуков. Хотя, возможно, они еще не поженились и в эту самую минуту договариваются о тайном свидании на колокольне, на высоте двух сотен футов над улицами города.
Я засунул письмо в карман брюк, втянул в легкие затхлый воздух, чтобы набраться смелости, и прошел к сеньору Давиду. Протянув ему книгу с таким невинным видом, каким только могло позволить мое стучащее от страха сердце, я вложил в его ладонь все медные монеты, которые были у меня, а именно пять реалов.
Поморщив нос, он сказал, что даже двадцати реалов за эту книгу мало. Я попросил его, чтобы он разрешил мне купить эту книгу в рассрочку, выплачивая понемногу каждую неделю, и посмотрел на него таким просящим взглядом, какой я обычно пускал в ход, когда упрашивал о чем-то взрослых.
— Я просто не могу, Джон, — сказал он, качая головой. — Если бы я давал в кредит, то скоро стал бы нищим.
