Последний из Воротынцевых - [18]

— Так бояться нам, значит, нечего? — робко спросил Михаил Иванович, переждав минуту.

Маланья Тимофеевна отмахнулась от него, как от докучливой мухи.

— Надо того человека, что письмо принес, непременно найтить, вот что, — заявила она, не отвечая на вопрос мужа. — Из воротыновских должен быть, разбойник…

— Да как его найдешь?

— А вот пусть Петрушка изловчается. С Лизаветкой-то он все еще путается, что ли?

— Просил намедни барину доложить, не позволит ли ему на ней жениться, и вот теперь… Эх, горемычные!

— А ты подожди о чужих-то тужить, не пришлось бы о себе завопить, — сердито оборвала его жена.

В глазах Гуслятикова снова выразился испуг.

— Да что же делать-то?

— Уж это барин надумает, что делать, а нам — молчать да ждать до поры до времени. Там видно будет. Сколько дней дал он Петрушке на розыски?

— Только два дня, до вторника.

— И того много. В два дня далеко можно уйти и туда схорониться, где и полиции не сыскать, — раздумчиво проговорила Маланья Тимофеевна и, наказав еще раз мужу осторожность, посоветовала ему скорее отправиться домой. — А письмо ты мне отдай, я его схороню, — прибавила она.

— А если барин спросит?

— Скажи барину, что жене отдал, — усмехнулась она, засовывая письмо под подушку. — Небось, не заругается: он знает, что у меня цело будет. А если что скажет, — продолжала она после небольшого раздумья, — доложи, что Маланья просит милости дозволить ей с ним повидаться. Очинно, скажи, нужно. Да уж не опасайся, — прибавила она все с той же загадочной улыбкой, заметив испуг, выразившийся на лице мужа, — не осерчает: не такое теперь время, чтобы ему на меня серчать. Мы для него самыми нужными на свете людьми теперь окажемся.

VII

В первый день праздника обычный строй жизни в доме Воротынцева ничем не нарушался. Как всегда по торжественным дням, знакомые и те из родственников, которые у них не разговлялись, приехали поздравить Марью Леонтьевну с дочерью, а Александр Васильевич сделал несколько визитов таким особам, которые по своему общественному положению или преклонным летам считали себя вправе требовать к себе особенного внимания.

Дома жена с дочерью принимали гостей в голубой гостиной. Спускаясь с лестницы после короткого праздничного визита, блестящие представители золотой молодежи, гвардейцы, франты из посольства и Министерства иностранных дел, перекидывались между собою отрывистыми замечаниями о вынесенных впечатлениях, не забывали упомянуть, что mademoiselle Marthe была сегодня особенно авантажна.

— Dalicieuse, ravissante, charmante! [9] — сыпалось из всех уст.

«Charmante!» — подумал и Александр Васильевич, останавливаясь в дверях гостиной и любуясь дочерью.

Марта стояла у окна, в отдалении от общества, окружавшего ее мать, и так увлеклась беседой с незнакомым старичком, что в первую минуту не заметила появления отца.

Рядом с нею стояла дочь старика, та самая девушка, Полинька Ожогина, про которую она в эту ночь рассказывала барону, что с нею так ловко петь дуэты.

Оба они — и старик, и Полинька, высокая, худощавая брюнетка с умными серыми глазами и бедно одетая, — были не у места в гостиной Воротынцевых, и если увлеченный любезностью Марты отец этого не замечал, то дочь это чувствовала и от смущения казалась угрюмой и старообразной.

Недаром отговаривала она всячески отца от этого визита к Воротынцевым. Страдать за него начала она с той минуты, когда они вошли в длинную прихожую. Лакеи с пренебрежением оглядывали их с ног до головы, снимая с отца его ветхую шинель, а с нее — худенький бурнус. Казачки же без церемонии хихикали в кулак, глядя на мизерную фигуру отставного капитана, отца «учительши», как называла прислуга Полиньку, и капитан начинал уже злиться.

В это время в дверях появился представительный Михаил Иванович.

— Это — старший камердинер господина Воротынцева, папенька. — поспешила шепнуть отцу Полинька, в страхе, чтобы он не принял Михаила за барина.

Капитан выпрямился и с большим достоинством заявил, что желает видеть Александра Васильевича Воротынцева.

— Пожалуйте в гостиную, — сказал Михаил Иванович, указывая на дверь, растворенную в господские покои.

Не успели Ожогины дойти и до половины длинного белого зала, как из гостиной Марта увидела их и поспешила к ним навстречу.

Чрезвычайно милой и приветливой с теми, кого ей хотелось обласкать, делалась тщеславная дочка Александра Васильевича. Ожогиным посчастливилось это испытать на себе в то утро.

Потому ли, что Полинька внушала особенную симпатию богатой, балованной девушке, или потому, что Марте вздумалось вниманием к ней и к ее отцу еще резче подчеркнуть свое надменное отношение к остальному обществу, так или иначе, но она обошлась со своими новыми знакомыми с такою очаровательною любезностью, что старик пришел от нее в восторг. Представив его матери, она увела его с дочерью к окну и стала расспрашивать про все, что могло интересовать его: про поход, в котором его ранили в грудь, про его покойную жену, про ту княгиню, у которой воспитывалась его дочь.

— Папенька, это — отец Полиньки, — сказала она, представляя Александру Васильевичу капитана Ожогина и при этом такими умоляющими глазами смотрела на отца, что холодное выражение его лица смягчилось и он довольно приветливо кивнул на почтительное расшаркивание старика.