Последний из Воротынцевых - [107]

Один из управителей, присланный сюда покойным Александром Васильевичем, затеял было воспользоваться остатками кирпича для постройки винокуренного завода, но его сместили, раньше чем стены нового здания были выведены, и оно осталось недостроенным.

При Александре Васильевиче управляющие часто сменялись в Воротыновке. Сам он ни разу сюда не приезжал, но присылал для ревизии доверенных лиц, по донесениям которых и совершал расправу, часто несправедливую и всегда неумолимую. Но, невзирая на его строгость, а может быть, именно ввиду ее, его здесь боялись и уважали.

К наследнику же его никто не питал ни страха, ни почтения. Стоило только прислушаться к тому, что говорилось в околотке, чтобы убедиться в этом.

Странница, направлявшаяся к Воротыновке, достаточно наслушалась этих толков и в губернском городе, и в прадедовском поместье наследника Александра Васильевича. Это положение было незавидное.

Добрела она до цели своего путешествия, когда уже совсем стемнело, но шла твердой стопой, не сбиваясь на пути между тропинками парка. А между тем парк заглох и одичал, на каждом шагу натыкалась странница на кусты и молоденькие деревья, которых прежде тут не было, но это не мешало ей ориентироваться.

В господском доме, на горе, не светилось ни одного огонька. Женщина этому не удивилась, ей было известно, что господа живут во флигеле. Она даже знала, в котором — в том, где при старой барыне помещался немец, управляющий суконной фабрики, в саду.

Да, странница знала, что в господском доме, белевшем на горе при свете луны, никого, кроме крыс и летучих мышей, нет, но, когда этот дом предстал перед нею, она уже не в силах была оторвать от него взор.

Как вкопанная остановилась она и долго-долго стояла неподвижно на месте, припоминая то время, когда маленькой девчонкой, а потом молодой девушкой сбегала рано утром по дорожкам, что спускались между фруктовыми деревьями к ручью, чтобы зачерпнуть ключевой воды в серебряный умывальник для барышни.

Воскресали в ее памяти и другие сцены из далекого прошлого при виде мрачного здания с затейливыми выступами и башнями. Вот то окно, в котором Александр Васильевич в первый раз увидал барышню. Стекла в нем почти все выбиты и страшной пастью чернеется оно на стене.

И странницу так неудержимо потянуло к этому дому, ей так захотелось побродить по коридорам и покоям, по которым она ходила двадцать лет тому назад, что она не вытерпела и вместо того, чтобы повернуть к надворным строениям, где там и сям светились огоньки в окнах, или к селу, где можно было рассчитывать на убежище до следующего утра, побрела к господскому дому.

Ночь была теплая и светлая. Она проведет ее в которой-нибудь из многочисленных комнат покинутого здания. Быть не может, чтобы все из него вынесли! Найдется в каком-нибудь уголке подстилка, забытая перина или диван, на котором можно заснуть. Всего этого было здесь так много в прежнее время! Сколько, бывало, ни наехало бы гостей, в нем хватало с избытком и пуховиков, и подушек, постельным бельем огромные сундуки битком набиты.

И машинально, как животное, влекомое инстинктом по знакомой тропе, странница пробралась к маленькой потайной двери, скрытой за кустами старой сирени.

О, как знакома ей была эта дверь! Было время, когда она по двадцати раз в день вбегала и выбегала из нее, спеша на зов барышни.

Но, дойдя до этого места, она в нерешительности остановилась: сиреневые кусты были обрублены, а перед дверью лежал большой пес, который приподнялся и тихо зарычал на нее. Ей, значит, сказали неправду: в доме живут… кого-нибудь да стережет этот пес.

Отступив на несколько шагов, женщина внимательным взглядом окинула фасад дома и заметила, что в одном из окон нижнего этажа, сквозь щель припертой ставни, проникает свет.

Собака продолжала подозрительно смотреть на незнакомку, скаля зубы и принимаясь рычать, когда она подавалась вперед, и тотчас же смолкая при ее отступлении. Странница отказалась от намерения провести ночь в доме и решила искать приюта в селе.

Минут через десять она стучалась в оконце одной из изб широко раскинувшегося среди огородов и садиков села.

— Кто тут? — раздался изнутри женский голос.

— Пустите переночевать, Христа ради, добрые люди, — ответила странница.

Рама с зеленым стеклом приподнялась, и в образовавшееся отверстие высунулась женская голова, повязанная холщовым, белым платком.

— Отколева? Странница, что ли?

— Из Киева, от святых угодников. Ночь на пути застигла. От товарок отстала… Пустите Христа ради!

— Сейчас на крылечко выйду, дай только огонь разведу.

— Да ночевать у тебя можно, что ли?

— Ночуй, место найдется.

— Спаси тя Христос!

Хозяйка вздула огонь и зажгла лучину.

— Вот тут ложись, — указала она вошедшей в избу незнакомке на лавку у печи, с которой она слезла, услышав стук в окно. — Чай, поесть хочешь? — продолжала она, с любопытством оглядывая свою гостью, в то время как последняя снимала с себя одежду и вместе с узелком и котомкой складывала ее в виде подушки на лавку.

— Спасибо, касатка, умаялась я, не до еды мне. Думала было в господском доме меня приютят, полезла туда, а там — ни души.