Я хохотнул.
- А если он оживет, док? - спросил я. - Об этом вы подумали? Вы подумали, что значит для бедного Джимбера проснуться за пятьдесят тысяч лет от всех своих друзей? И что он может сделать с нами?
Вообразить это было забавно, и я захохотал.
- Интересно, что за люди жили в каменном веке? - продолжал я. Мы дали ему медвежье имя, и он внешне его оправдывает. Он выглядит парнем, у которого свои понятия насчет чужаков, что будят людей, не будучи с ними знакомыми - людей, мирно проспавших пятьдесят тысяч лет. Представляешь, что он натворит?
Стэйд пожал плечами. В его глазах загорелся дьявольский огонь.
- Ты что, и вправду уверен, что он оживет, Пат? - прошептал он.
- Ты доктор - тебе и знать.
Он кивнул.
- Теоретически может. Это возможно...
Все прочее я помню довольно смутно. Сначала Стэйд сделал Большому Джиму переливание крови. Донором был я. Потом он сделал ему инъекцию адреналина. Склонившись над обмякшим телом, доктор время от времени взглядывал на меня. В его глазах полыхало пламя. Внезапно он дернулся к своему пациенту, и я услышал его сдавленный вскрик.
Джимбер-Джо открыл рот и зевнул!
Словно все великаны мира дали мне затрещину. Дыхание остановилось, и минуту я ничего не видел. Никогда в жизни я не чувствовал такого груза ответственности. Почему, черт возьми, он не умер пятьдесят тысяч лет назад? Теперь, когда он стал подавать признаки жизни, мы должны были продолжать. Не кончить начатое было бы убийством, и я помню, что смутно подумал: "Нехорошо убивать человека, родившегося так давно...".
Стэйд ввел ему полторы унции вытяжки передней доли гипофиза. Большой Джим сморщился и засучил пальцами. Он определенно оживал, и это меня испугало. Я чуть не зарыдал. Мы словно бы вмешались в дела, вершить которые положено лишь Богу.
Стэйд. набрал в шприц вытяжку задней доли гипофиза и вкатил ее нашему открытию. В следующую секунду не произошло ничего. Затем человек из каменного века повернулся и попробовал сесть. Стэйд рявкнул на него, и я ощутил, что все больше слабею.
Словно в полусне, я видел, как Стэйд мягко укладывает его обратно, и что-то успокаивающе говорит. Затем он вколол ему порцию половых гормонов и ликующе повел плечами. Он подошел ко мне, со сверкающими глазами, и с этой минуты я уже ничего не помню.
Было темно, когда я пришел в себя. У меня жестоко болела голова, рука ныла, как обожженная, но в общем, я был в порядке. Приступы лихорадки у меня имели свойство исчезать быстро и бесследно. Стэйд сидел у стола в расстегнутом жилете, с бутылкой у локтя.
- Долго я был без сознания? - спросил я.
- Два-три часа.
Он нахмурился.
- Что такое, Пат? Ты что, совсем расклеился?
Я сел - и увидел фигуру на скамье. Значит, это все-таки не дурной сон. Видимо, Стэйд содрал с него грязные шкуры, и сейчас он мирно спал, завернутый в одно из наших одеял. Я подошел к нему и тихонько тронул за плечо - настоящая плоть. Видно было, как поднимается и опускается его грудь, слышалось ровное дыхание. Медленно вернувшись к самодельному креслу, я опять уселся в него, спрятал лицо в ладони и попытался подумать. Наконец я поднял голову и встретил спокойный взгляд Стэйда. Он пожал плечами и кивнул.
Мы сотворили чудо.
Большой Джим оказался отличной особью мужского пола, шесть футов три дюйма и красивая мускулатура. Лицо под бородой оказалось привлекательным, с правильными чертами, хотя челюсть была несколько тяжеловата. Стэйд сказал, что ему лет двадцать с небольшим.
Часа через два гость из прошлого сел и взглянул на нас. Нахмурившись, он быстро огляделся, будто ища оружие. Но его не было, Стэйд проследил за этим. Он попытался встать, но был еще слишком слаб.
- Не огорчайся, приятель, - сказал я ему, когда он наконец откинулся обратно. Он следил за нами; глаза его были широкими, спокойными и по-звериному внимательными. Затем он снова уснул.
Проболел он долго. Мы оба побаивались, что он не выкарабкается. Все это время мы нянчились с ним, как с младенцем; зато когда он начал поправляться, он стал доверять нам. Он больше не хмурился, не шарахался и не тянулся за оружием, когда мы оказывались поблизости; теперь он улыбался нам, и это была щедрая, привлекательная улыбка.
Сначала он бредил: все время говорил на странном языке в котором ни слова было не разобрать, с плывущими "л" и долгими гласными. Одно слово он повторял в бреду чаще других - "лилами". Иногда оно звучало как молитва, иногда - с мукой и отчаянием.
Карбюратор я починил. Ничего серьезного с ним не произошло: просто слегка засорился. Мы могли лететь, ведь наводнение спало; но был Джимбер-Джо, которого мы для краткости стали называть Джимом. Нельзя же было оставить его умирать, а для полета он был еще слишком слаб, поэтому мы и застряли. Мы даже не слишком спорили по этому поводу, просто приняли как само собой разумеющееся, что ответственность на нас, и все.
Стэйд был, разумеется, в восторге от первого практического применения своей теории. Не думаю; чтобы его можно было оттащить от Джима даже бычьей упряжкой. Но шли дни, и славный доктор все глубже уходил в свои мысли. Подготовка и прочие дела целиком легли на меня.
