Последний из миннезингеров - [6]
Когда пьет мой троюродный брат Мишка и занимает у меня полтинники, понятно.
Почему я пью? Да хрен его знает.
Когда пьет рыжий бестия Женька из Вологды, понятно. Шоуменский темперамент. Баб – валом. Обаяние суворовца. Потенция Приапа. Жена-красавица, которую „из дерьма поднял“. Наследство от отчима – 100 000 000 (старыми). Новая страстишка – игровые автоматы, потом покер, потом – рулетка. „Не за то батюшка бил, что играл, а за то, что отыгрывался“. Бабки просадил, играл на себя – выигрывал, потом эти деньги снова проигрывал. В перерывах – стопочки. Халупа в „тайвани“. Соседка-спиртовозка. Паленая водка. Дает взаймы. Жена ушла, потом пришла, потом снова ушла, потом снова пришла. Детей нет – аборты в 17 лет иногда имеют плохие последствия. Другая жизнь хуже кефира с бодуна.
Когда пьет рыжий бестия Женька из Вологды, понятно.
Почему я пью? Да хрен его знает.
Когда пьет Кузя, понятно. Наследственность. Батя-покойничек по синьке фрицев искал (в войну родился), брат бухает, жена брата бухает, дочь жены брата от первого брака бухает. Школа, фантастическая литература, увлечение английским, пиво, дискотеки, девочки. Рижское военно-авиационное. Отчисление после первого курса. Армия. Пилорамы. Мягкий характер. Свободная хата – дом родителей. Известность и популярность среди местной молодежи. Застолья с друзьями – лидерами по натуре: „Кузя, изобрази!“ – „Боже, царя храни!..“ Первый запой. Забрали в милицию. Второй запой. Выгнали с работы. Третий запой. Первое кодированье. Лимонад. „До дня рождения А. С. Пушкина осталось 364 дня“. Первый запой после первого кодированья. Второй запой после первого кодированья. Второе кодированье. Помер отец. Первый запой после второго кодированья. Второй запой после второго кодированья. Умерла жена брата. Временное просветление. Первый запой после временного просветления после двух запоев после второго кодированья. Вещи продает. Бредит одноклассником, который на зоне авторитет. Визгливый бабий во хмелю или загробный суицидальный с похмелья голос. Нет динамики роста и нет динамики ухудшения. Мать-литератор с иссохшим лицом. Друзья не здороваются и десяток больше не дают…
Когда пьет Кузя, понятно.
Почему я пью? Да хрен его знает.
Когда пьет Дмитрич, понятно. Безотцовщина. Мать-фронтовичка – женщина с сильным характером. Книги. Умные тусовки со спиртным. Спиртное с умными тусовками. Шестое чувство. Битлз. Girl. Стругацкие. Ефремов (писатель). Пелевин. Брэдбери. Хайнлайн. Дверь в лето. Стивен Кинг. Мертвая зона. Мизери. Фэнтези. Хиппи. Любовь к людям. Уроки с анекдотами и гитарой, гитара и анекдоты с уроками. Добрая чистая душа. Девяностые. Митинги. Рокеры в кочегарках, кочегарки с рокерами, кочегарки с кочегарами, кочегарим без кочегарок. Выгнали с работы. Кодированье. Воскрешение. Заработки в Московской области. Стырили бабки. Свои и чужие. Попытка суицида.
Когда пьет Дмитрич, понятно.
Почему я пью? Да хрен его знает. Но Дмитрич понимает и не осуждает.
Когда пьет бывший одноклассник Ромка, понятно.
Под партой лужа мутной слюны. В туалете хапчики „Примы“. „А почему вы с сестрой не похожи?“ – „Так у нас мама одна, а папы разные“. Друганы. Футбол, но только в школе. Порнушные карты. Спирт с лимонадом на школьной дискотеке. Гопа. Байки Шуры Каретного. Сектор Газа. Армия – после двадцати, на Дальнем Востоке и не в элитных войсках из-за „условки“. Гауптвахта с самогонкой по соломинке. Песни в камере. Дембель, плавно перерастающий в хрюндель. Кодированье. Четыре месяца. Хрюндель 2 + жлобство * хамство. „Спорим, я тебе набью морду с первого раза?“ „Шура! Наше Вам с кисточкой!“ „Уважаю!“ „За что и умер!“ „Александер!“
Когда пьет бывший одноклассник Ромка, понятно.
Почему я пью? Да хрен его знает…»
Однако, проснувшись как-то раз ранее других и перечитав написанное за несколько недель, Алексеев понял, что более тяготеет к летописному жанру, что у него слишком панибратские отношения с языком и стилем, что он – не Булгаков, и дневник отложил. Сжигать не стал, подумав, что эта рукопись может и сгореть, а все-таки ее жаль, потому что хоть и «хреновое», но откровение, хоть и «паскудная», но исповедь…
Трое лежали в темноте, уже опохмелившись, но еще только осознавая перспективу прожить новый день. Разговаривали.
– Мужики! Вот вы чем примечательны на свете… были?
– Я любую картосхему с фотографической точностью запомнить могу. Раз увидел, и все. Еще вирусы лечить умею и писать. Такие, что не найти никаким «Касперским». Еще антропологией увлекался. Историю народов знаю. Характеры национальные.
– Я читал много. Три языка знаю. Учить люблю. Память у меня тоже почти абсолютная. Страницу текста вдумчиво прочитаешь и помнишь. Ну, стихи я еще пишу…
– Почитай!
– Почитай, я прошу!
– Дьявол… Забыл. А ты сам-то что умеешь?
– Я? Я, мужики, выживать умею.
Беда пришла неожиданно – в образе Мирзы и двух его дуболомов. А дело было так.
Пили сторожа вахтенным способом. Один из троих был «кодированный», то есть, пока остальные глушили спирт, он довольствовался водой. Через восемь часов его место, проспавшись, занимал следующий.
Главные герои повестей и рассказов из книги «Другие лошади» – люди, которые при разных обстоятельствах встречаются после длительной разлуки. Все они словно бы ждут какого-то чуда. Надеются, что встреча с прошлым изменит их жизнь в настоящем, поможет решить проблемы, снять накопленные «грузом лет» противоречия. Сквозь все произведения проходит мысль о том, что лечит не время и не безвременье, а воспоминания о лучших днях жизни, победах, больших и «местного значения». О любимых людях. Каждый из героев обретает силы и мужество от встречи со своим прошлым.
«Хроники Хазарского каганата» — фантастическая притча о том, как мог бы развиваться наш мир, если бы он пошел другим путем. Книга состоит из трех частей, связанных друг с другом, но эта связь обнаруживается в самом конце повествования. Книга рассматривает насущные вопросы бытия, основываясь на выдуманном Хазарском каганате. Дожившем до наших дней, сохранившем — в отличие от наших дней — веротерпимость, но при этом жестко соблюдающем установленные законы. Вечные проблемы — любовь и ненависть, жизнь и смерть, мир и война — вот тема «Хроник».
Книга о геополитике, ее влиянии на историю и сегодняшнем месте Украины на мировой геополитической карте. Из-за накала политической ситуации в Украине задачей моего краткого опуса является лишь стремление к развитию понимания геополитических процессов, влияющих на современную Украину, и не более. Данная брошюра переделана мною из глав книги, издание которой в данный момент считаю бессмысленным и вредным. Прошу памятовать, что текст отображает только субъективный взгляд, одно из многих мнений о геополитическом развитии мира и географическом месте территорий Украины.
Достигнув эмоциональной зрелости, Кармен знакомится с красивой, уверенной в себе девушкой. Но под видом благосклонности и нежности встречает манипуляции и жестокость. С трудом разорвав обременительные отношения, она находит отголоски личного травматического опыта в истории квир-женщин. Одна из ярких представительниц современной прозы, в романе «Дом иллюзий» Мачадо обращается к существующим и новым литературным жанрам – ужасам, машине времени, нуару, волшебной сказке, метафоре, воплощенной мечте – чтобы открыто говорить о домашнем насилии и женщине, которой когда-то была. На русском языке публикуется впервые.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Яркий литературный дебют: книга сразу оказалась в американских, а потом и мировых списках бестселлеров. Эмира – молодая чернокожая выпускница университета – подрабатывает бебиситтером, присматривая за маленькой дочерью успешной бизнес-леди Аликс. Однажды поздним вечером Аликс просит Эмиру срочно увести девочку из дома, потому что случилось ЧП. Эмира ведет подопечную в торговый центр, от скуки они начинают танцевать под музыку из мобильника. Охранник, увидев белую девочку в сопровождении чернокожей девицы, решает, что ребенка похитили, и пытается задержать Эмиру.
В сборник произведений современного румынского писателя Иоана Григореску (р. 1930) вошли рассказы об антифашистском движении Сопротивления в Румынии и о сегодняшних трудовых буднях.
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)