Последний интегратор - [17]

— Хорошая работа, — сказал он. — Такую вещь надо беречь. Она всегда может пригодиться.

Он отдал мне ялк. Я засунул его во внутренний карман и застегнул на кармане пуговицу. Карапчевский смотрел с недоумением.

Гуров пошёл нас проводить. Скоро мы снова оказались у забора, где так же лежал чёрный пёс. Пёс поднялся нам навстречу.

— Красавец какой, — сказал я. — А как его зовут?

— Ему имя не нужно, — сказал Гуров. — Он и так придёт. Когда понадобится.

Безымянный пёс широко зевнул, показав ярко-алый язык и белые зубы.

— Приходите ещё, Иван, — сказал Гуров. — С Александром Дмитриевичем или один. Мы все будем рады.

* * *

Улица была не так пустынна, как раньше. Кханды поодиночке или группами шли нам навстречу, сидели на скамейках. Они кивали нам или произносили негромкие приветствия. Мы отвечали тем же.

По мосту над нами пробежала стайка разновозрастных детей. Мне захотелось посмотреть на Острова с высоты, и я спросил:

— Может, пройдём по мосту?

— В другой раз, — ответил Карапчевский.

Разговор с Гуровым сильно утомил его. Я же отдохнул у Гурова после часовой ходьбы и теперь был готов шагать хоть целый день. Тем более в чистых носках.

Мы остановились у другого заметного здания на самой окраине кхандского поселения. Оно больше росло не ввысь, а вширь, как бы распласталось по земле, но и здесь было несколько надстроек. Рядом стояло около двадцати кхандов, которые даже по кхандским меркам выглядели довольно сурово.

Двое или трое увидели Карапчевского и ушли. Остальные с интересом глядели на нас. Карапчевский со всеми поздоровался.

— Как у вас дела, Осип Степанович? — спросил Карапчевский у одного из них, самого сурового.

— Хорошо, Александр Дмитриевич, — ответил кханд самым дружелюбным голосом. — Всё хорошо.

— Как жена? Как дети?

— Что с ними сделается? Ребятишки вон бегают. — Осип Степанович указал на мост.

— Как у них успехи в гимназии? — спросил Карапчевский.

Осип Степанович помедлил.

— Вы ведь радовались, когда они пошли в гимназию, — сказал Карапчевский. — Теперь их выгнали, а вы даже на собрании не хотели выступить.

— А чего выступать?

— Вы же хотели, чтобы они учились.

Осип Степанович молчал, оглядываясь на остальных.

— Пусть хотя бы ходят в гимназию на Островах, — сказал Карапчевский.

Осип Степанович продолжал молчать. Карапчевский шарил взглядом по лицам кхандов. Он остановился на моём ровеснике, который был обут в заляпанные грязью болотные сапоги.

— А вы, Михаил, — сказал Карапчевский. — Вы сами закончили гимназию, вы хотели учиться в институте. А вашего брата-первоклассника выгнали из гимназии. Почему вы не вступились, не поговорили с родителями?

Михаил тоже не отвечал. Хоть он и был мой ровесник, но бородища у него была — как у всех взрослых кхандов. Мне бы такую, подумал я.

— Значит, мне говорите одно, а за спиной делаете другое, — сказал Карапчевский. — Спасибо вам большое.

С окрестных улиц на шум стали подходить другие кханды. Они молча окружили Карапчевского.

— Ну, что, кто смелый? — спросил Карапчевский. — Говорите!

Я оглянулся и увидел, что среди кхандов сидит чёрный пёс. Не знаю, был ли это наш знакомец или другой безымянный пёс такой же породы. Может быть, у них тут своя порода? Кхандская сторожевая.

— Нам это не нужно, — раздельно сказал Осип Степанович.

Теперь его голос был совсем не дружелюбный.

— Не нужно, — повторил он упрямо.

Карапчевский что-то пробормотал и пошёл от толпы. Я кинулся за ним.

Мы шли по другой деревянной дороге, которая тоже вела к реке. Беда только в том, что паромная переправа была одна. Я не понимал, как сейчас Карапчевский собирается переправляться через реку. Плавать в это время года желания не было.

Нас нагонял какой-то кханд. Мы подождали, пока тот дойдёт. Это был бородатый ровесник Михаил.

— Александр Дмитриевич, — сказал он, — я вас перевезу.

Карапчевский не ответил.

На берегу Михаил полез в прибрежные заросли — болотные сапоги пригодились — и вытолкал оттуда лодку. Мы спустились по лестнице в лодку, которую Михаил подвёл к дороге. Он сел за вёсла.

С противоположного берега был виден самый край набережной. Здесь должен был начаться ремонт, и поэтому здесь никто не гулял. Карапчевский опустил руки со сложенными куполом пальцами на бёдра и молчал. На середине реки он прервал молчание.

— Будет вам мост! — сказал он. — Будет. И в гимназию всех верну. Все, и вы, — он ткнул в гребца, — и вы, — ткнул в сторону города, — все будете жить вместе. И учиться вместе, и работать вместе, и жить вместе.

Углы его губ сильно загибались вниз. Михаил грёб, опустив глаза.

Мы вылезли на набережной. Михаил поплыл обратно — к деревянной дороге и деревянным дома, скрытым дымкой. К этому уникальному месту под названием Острова, куда я так долго стремился.

Карапчевский тяжело опустился на скамейку и потёр виски. В воздухе потеплело, осенний запах сырости исчез.

— Ну, что, Иван, сегодня вы смотрели и наблюдали, — сказал Карапчевский. — Что думаете?

Я чесал шею и думал, что Гуров — тоже дифференциатор. Только он дифференциатор со стороны кхандов. Но в отличие от авзанов Гуров имел право быть дифференциатором. Так я думал, а вслух только сказал: