Последний император. Жизнь и любовь Михаила Романова - [129]
Командующий Черноморским флотом адмирал А. В. Колчак[211] на телеграмму генерала М. Алексеева не ответил (На следующий день после отречения Николая II он отправил телеграмму начальнику Главного морского штаба адмиралу А. И. Русину[212]: «Для сохранения спокойствия нахожу необходимым объявить вверенным мне флоту, войскам, портам и населению, кто в настоящее время является законной Верховной властью в стране – кто является законным правительством и кто Верховный Главнокомандующий. Не имея этих сведений, прошу их мне сообщить. До настоящего времени в подчиненных мне флоте, войсках, портах и населении настроение спокойное»).
Сахаров признавал, что наиболее безболезненным выходом для страны и для сохранения возможности биться с внешним врагом является решение об отречении, «дабы промедление не дало пищу к предъявлению дальнейших гнуснейших притязаний!» А вице-адмирал Непенин, разделяя мнение командующих, добавлял: «С огромным трудом удерживаю в повиновении флот и вверенные мне войска… Если решение не будет принято в течение ближайших же часов, то это повлечет за собой катастрофу с неисчислимыми бедствиями для нашей Родины».
Все командующие высказались за отречение императора Николая II от престола. Главный мотив, по их убеждению, состоял в том, чтобы довести Россию до победного конца войны…
После завтрака генерал Рузский принес телеграммы командующих фронтов в царский поезд и положил их на стол перед Николаем Александровичем. Молча прочитав их, тот побледнел, отвернулся от Рузского и подошел к окну. Рассеянно отодвинул штору и посмотрел на пустынный перрон. Никто не посмел нарушить наступившую тишину, все присутствующие затаили дыхание. Лишь Рузский молил про себя: «Скорее бы кончилось это ужасное молчание!»
Но вот Николай II резким движением отвернулся от окна и твердым голосом произнес:
– Я решился… Я решил отказаться от Престола в пользу своего сына Алексея…
Сказав это, он перекрестился широким крестом. Перекрестились и все присутствующие. Император продолжил:
– Я благодарю вас, господа, за вашу безупречную и верную службу. Я надеюсь, она продлится уже при моем сыне.
Обняв генерала Рузского и пожав руки остальным присутствующим, Николай Александрович вышел на платформу. После недолгой прогулки вдоль состава он вернулся в вагон и составил две телеграммы.
Первая была на имя Родзянко: «Председателю Государственной Думы. Нет той жертвы, которой Я не принес бы во имя действительного блага и для спасения родной Матушки России. Посему я готов отречься от Престола в пользу Моего сына с тем, чтобы Он оставался при Мне до совершеннолетия при регентстве брата Моего Великого Князя Михаила Александровича.
Николай».
Вторая – на имя генерала Алексеева:
«Во имя блага, спокойствия и спасения горячо любимой России я готов отречься от Престола в пользу моего сына. Прошу всех служить ему верно и нелицемерно.
Николай».
Поставил подпись и горько усмехнулся: а служили ли так ему? Напротив, его, как казалось Николаю Александровичу, все бросили и предали. С ним останутся только дорогая Аликс и дети. Что же с ними теперь будет?..
Император пригласил к себе генерала Рузского, и передал ему обе телеграммы для отправки. Но тот сообщил последние новости: из Петрограда выехали для переговоров депутаты Думы А. Гучков и В. Шульгин[213]. Старый генерал предложил дождаться их приезда, а с телеграммами повременить. Николай согласился.
Потянулись томительные часы ожидания. Император обдумывал будущее, но больше всего его волновало, что будет с сыном Алексеем. Ведь он – совсем еще мальчик, к тому же, тяжело болен. Ближе к вечеру он пригласил к себе для серьезного разговора лейб-хирурга С. Федорова[214], который уже несколько лет лечил цесаревича Алексея. Николай Александрович попросил врача честно и откровенно сказать ему, что может ждать в будущем его сына. Профессор понял душевное волнение отца, и не стал лукавить. Он сказал, что мальчик может прожить долго, но болезнь его неизлечима, и определенно будущее предсказать невозможно. В ответ доктор услышал слова, которые тронули его до глубины души:
– Мне и Императрица говорила также, что у них в семье та болезнь, которою страдает Алексей, считается неизлечимой. Я не могу при таких обстоятельствах оставить одного больного сына и расстаться с ним… Я останусь около моего сына и вместе с императрицей займусь его воспитанием, устраняясь от всякой политической жизни.
Наконец, в 9 часов вечера в Псков прибыли Гучков и Шульгин. Вид у них был отнюдь непарадный, и они волновались не меньше членов императорской свиты. Пока их вели к ярко освещенному царскому поезду, Шульгин сказал сопровождающим:
– В Петрограде творится что-то невообразимое. Мы находимся всецело в их руках, и нас, наверное, арестуют, когда мы вернемся.
Император, одетый в простой серый френч, приветствовал прибывших депутатов Думы рукопожатием и пригласил сесть. Прислонившись спиной к стене вагон-салона, он стал слушать, как Гучков тихим, хрипловатым голосом стал объяснять ему необходимость отречения. Но прежде чем тот закончил свою длинную, витиеватую речь, Николай Александрович прервал его словами:
