Последний Иггдрасиль: Фантастические произведения - [17]

Совсем рассвело, и с каждой пройденной ветвью солнечные лучи становились все ярче, а зелень — менее сочной, пока наконец Стронг не оказался над поверхностью листвы. Взбираясь на обрезанный сук, через который была перекинута веревка, он больше не ощущал страха — тот остался где-то глубоко внизу.

Стронг уселся в развилке и вгляделся в голубизну утреннего неба. Никаких признаков ни тягача, ни «мотылька». Местные часы, купленные Мэтьюз, остались в номере гостиницы: на дереве не было нужды следить за временем. Тем не менее, Стронг чувствовал, что коллеги опаздывают. Гигантские ветви вздымались во все стороны, заслоняя восходящее солнце и пшеничные поля. Теперь дерево напоминало раскрытый цветок, а обрубленный ствол, где он сидел — уродливый пестик. Однако жужжащая пчела воздушного тягача, когда он, наконец, появился, прилетела не опылять, а уничтожать.

К тому времени, как Пик остановил машину и закрепил на небесной подвеске, Стронг уже ждал на первой ветви. Утренний ветер трепал его поредевшие волосы и покачивал седельную веревку, свисавшую с развилки. Скоро ее придется закреплять нагелями. Сверху спустился клещевой захват, уже среднего размера, и Стронг, установив его зубья на ветви, вернулся к развилке, сдвигая по веревке вверх схватывающий узел. Прибавил мощности лучевика и сделал надрез сверху. Индеец выбрал слабину, длинные зубья щелкнули, глубоко вонзаясь в древесину. Прежде чем резать снизу, Стронг невольно взглянул на дальний конец ветви, но все было в порядке, никаких признаков дриады. Ну конечно, их и не могло быть, дерево осталось без верхушки, и игра солнца в листве обмануть не могла.

Переживать было вроде бы не о чем, да он особо и не переживал, однако в глубине души что-то еще царапало, и когда ветвь, вздрогнув, стала подниматься и сверху посыпались кровавые лепестки, легкая печаль обернулась отчаянием. Руки задрожали, глаза залил холодный пот.

«Что со мной? — подумал он. — Это не ее дерево, да и нет вообще никакой „ее“».

Когда тягач вернулся с лесопилки, Стронг ждал уже на другой ветви. Зубья врезались все глубже, дерево вздрагивало сильнее. Больше лепестков, больше крови. Однако на этот раз стало легче, и он знал, что сегодняшнюю норму выполнит.

Одним глазом он поглядывал на небо, но «мотылек» все не появлялся, хотя, судя по солнцу, было уже восемь утра. В это время обычно просыпалась Мэтти, и едва он о ней подумал, как в ухе зазвенел голос:

— Всем доброе утро!

— Доброе утро! — ответил Стронг, одновременно услышав приветствия Пика и Синего Неба.

— Оуэн, Джейк, — продолжала Мэтьюз, — разбудите меня перед вылетом.

— Непременно, — пообещал индеец.

— А где телевизионщики? — спросил Стронг.

— Не знаю, я думала, там у вас.

— Да не видать что-то, — хмыкнул индеец.

— Значит, я не одна такая соня… Ладно, рано или поздно появятся. Том, готовься — ты не забыл?

— Не забыл.

— Я дала им полчаса.

— Ладно.

— А, вот они идут к завтраку… Джейк, присмотри за ними там, когда прилетят, чтоб под руку не лезли.

— Присмотрю.

— Все, конец связи.

Накануне Вестермайер установил у дверей кухни автомат с кофе и сэндвичами — для удобства гостей, но больше для Катерины и повара. Мэри Джейн взяла только кофе, как и Пруитт, а Скот добавил себе еще сэндвичи с сыром, яйцом и беконом. Они уселись за столиком в углу, где Мэтьюз их не слышала: Скот слева от девушки, Пруитт — справа. Он все больше молчал и выглядел совсем как щенок, которого она мучила в детстве.

Мэри Джейн закурила, прихлебывая кофе. Обычно с ней спал Пруитт, но в эту ночь случилось иначе, потому и проспала, наверное. Тревожный сон еще клубился в голове — старый сон, он повторялся уже не однажды и обсуждался с психоаналитиком, но никогда прежде не запускал свои когти так глубоко.

За кофе и сигаретой Мэри Джейн обдумывала его снова и снова. Без какой-либо охоты — думать не хотелось вообще, но жуткая картинка перед глазами не хотела отступать.

Сон не изменился с тех пор, как она рассказывала его врачу, разве что стал ярче.

«Я иду по широкому лугу, такому широкому, что не видно краев. Кругом цветы, самые разные и очень красивые. Иду босиком и наступаю на них. Небо над головой синее, как летом в умеренном поясе Земли. Стараюсь не топтать цветы, но их слишком много, они везде, и я убиваю их каждым шагом. Дует ветер, холодный — наверное, северный. Чувствую его лицом, руками, ногами, животом, грудью — и вдруг понимаю, что я голая. Меж тем луг уже превратился в горный склон, который с каждым шагом становится все круче и, наконец, встает вертикально, но я продолжаю идти по нему, как по равнине. Мне страшно, я хочу вернуться, но не могу. Цветов больше нет, земля серая и какая-то вздутая, ноги в ней вязнут. Непонятно, куда делся луг, остался ли за спиной, но почему-то кажется, что исчез, хоть я и не могу обернуться. Продолжаю подниматься, вершины у горы не видно, она очень узкая и больше похожа на колонну, но самое страшное — не высота, на которую я забралась, а то, что я иду вверх легко и не падаю вопреки всем законам природы. Однако остановиться и повернуть назад никак не получается. Гора зачаровывает, заставляет идти все выше и выше, хотя подниматься на вершину не хочется. Внезапно гора под ногами начинает содрогаться, меня охватывает чувство опасности. Высоко-высоко надо мной раздается грохот, и я с ужасом понимаю, что это вулкан, который извергается, и в любой миг сверху может обрушиться поток лавы. Держаться на ногах все труднее, и наконец я прижимаюсь к вертикальному склону, вцепившись пальцами в его странно мягкую поверхность. Над собой вижу лаву, но почему-то белую, как сметана. Она сбегает волнами и вот-вот накроет меня и смоет мое мертвое тело вниз. Я кричу — и просыпаюсь».