Последний холостяк - [48]

– Не уходите, ваше сиятельство! Побудьте со мной немного.

Одетая, как всегда, в яркое платье из пурпурного атласа, украшенное рюшами и шелковыми фиалками, с огромным испанским гребнем из черепахового панциря в завитых серебристых волосах и увешанная несколькими нитями разноцветных стеклянных бус, она сама походила на китайскую фарфоровую куклу.

– А еще лучше помогите мне навести здесь чистоту, – добавила она с придыханием, подойдя к нему поближе и вручая ему метелочку.

Завороженный матовым блеском огромной жемчужины в заколке у нее на макушке, граф растерянно переспросил:

– Помочь вам, мадам?

– Да, сэр! – Она вцепилась тонкими, но крепкими пальцами в его рукав и подвела к буфету, сплошь заставленному фарфоровыми статуэтками. – Начните с них! Не правда ли, они великолепны?

Клео вперила в графа испытующий взгляд, он ощутил смутное беспокойство, потер ладонью подбородок и огляделся по сторонам, чувствуя, что ему не удастся отсюда выбраться, пока не засверкают все остальные фигурки, но отказать обаятельной даме он не мог, а потому подавил тяжелый вздох и, взяв в руки изваяние молочницы в окружении коровок, начал стирать с ее ног пыль.

– А почему бы вам их не продать? – спросил он спустя несколько минут и тотчас же пожалел об этом, так как почтенная дама охнула и прижала к груди фарфоровую танцующую парочку. – Ну хотя бы часть коллекции, – попытался исправить свою оплошность Ремингтон.

– Продать? Но для чего? – спросила Клео.

– Чтобы получить за них приличную сумму денег, разумеется!

Старая леди рассмеялась.

– Помилуйте, граф, зачем же мне деньги?

Она любовно посмотрела на статуэтку, символизирующую молодость и веселье, покачала головой и вздохнула:

– В этом доме я ни в чем не нуждаюсь. И мне так нравится ухаживать за моими любимцами! Ведь они напоминают мне о прожитых годах, воскрешают чудесные воспоминания…

Она помолчала, устремив мысленный взор в далекое прошлое, и продолжала:

– Эта парочка напоминает мне о Вене, где мы с Фоксом Ройялом вальсировали всю ночь до рассвета. На мне было надето экстравагантное красное платье, как и положено актрисе, овеянной скандальной славой, и за мной пытался приударить один влиятельный герцог. Но я ему отказала. Он, однако, продолжал меня домогаться, и Фокс вызвал его на дуэль. Был жуткий скандал!

Лицо актрисы словно бы озарилось ярким внутренним светом, в глазах запрыгали проказливые чертики.

– А вот эта миниатюра, – вздохнув, промолвила она, беря с туалетного столика композицию из фигурок пастушка и пастушки возле изгороди, мило воркующих о чем-то своем, романтическом и пасторальном, – напоминает мне о спектакле, в котором мы с Фоксом когда-то играли в Женеве. Представление пользовалось колоссальным успехом у зрителей и давалось в нашем театре ежедневно, по воскресеньям же нам приходилось выходить на сцену даже дважды, утром и вечером. – Она улыбнулась, но улыбка вышла у нее несколько странноватая, скорее похожая на оскал бабы-яги, чем на ухмылку кокетки. – Я, разумеется, не могла устоять перед обаянием такого мужчины, как Фокс Ройял. Но он очаровывал не только меня, у него было множество поклонниц – богатых и бедных, знатных и низкого сословия. Это был человек неуемного темперамента и неисчерпаемых возможностей, настоящий гедонист…

Клео прикрыла глаза и погрузилась в задумчивое молчание. Лицо ее стало вдруг подозрительно бледным, и у Ремингтона тревожно заныло сердце и похолодело в груди. Старушка пошатнулась – он едва успел подхватить ее вместе со статуэткой, прежде чем она рухнула на пол. Клео прижалась к нему всем своим хрупким, почти невесомым телом и задрожала, словно раненая птаха. Он поставил статуэтку на буфет и стал оглядываться по сторонам, высматривая диванчик, на который можно было бы ее положить. Увидев диван, он подхватил бывшую актрису на руки. Но она обвила руками его шею и чуть слышно попросила:

– Не надо нести меня туда. Мне так зябко! Просто согрейте меня! Я так давно не была в объятиях молодого галантного джентльмена.

В ее выцветших от прожитых лет глазах читалась такая тоска, что граф ощутил острую жалость к этому увядающему одинокому созданию, предчувствующему свой скорый неминуемый уход из жизни. Ремингтон сел на кушетку, продолжая удерживать Клео на руках, она вздохнула и улыбнулась, припав седой головой к его плечу. Какое-то время они молчали, потом старушка промолвила:

– Тони говорит, что вы нас недолюбливаете.

– Как она могла вам такое сказать?! – возмутился граф.

– Я имею в виду вообще всех женщин. Ведь вы их не любите, верно? Как и супружество, не так ли? В чем дело? У вас был неудачный роман? Или вас обманула какая-то легкомысленная кокетка?

– Вы чересчур прямолинейны, мадам, – ответил граф.

– Называйте меня просто Клео! И не будьте слишком строги ко мне, в мои годы можно позволить себе обходиться и без церемоний. Я говорю то, что думаю, и сейчас мне хочется понять, что отталкивает вас от особ женского пола. Надеюсь, вы не принадлежите к числу приверженцев «греческого» греха? Мой покойный супруг иногда баловался с красивыми юношами, но не был яростным противником женского пола…