Последний год - [8]

— Ко мне никого…

Он любил свой кабинет в Ставке — светлую комнату со стенами, обитыми небесно-синими штофными обоями. Мебели немного — стол, угловой диванчик, два кресла и стул. Все привезено из Царского Села — так пожелала жена, сказала — пусть эти вещи напоминают тебе о доме, о нас… Стол особый — он украшен, как сказали ему, неповторимой резьбой, выполненной северными корабелами два века назад. Он распорядился не ставить стол к стене, чтобы резьба была видна со всех сторон. Стоящий в углу диванчик будит в нем приятные воспоминания — в царскосельком дворце он стоял в спальне жены, и они любили сиживать на нем, чувствуя волнующую близость друг друга… Но здесь он садился на него очень редко — как сядет, так сразу становилось ему одиноко и тоскливо…

Сейчас, усевшись за свой резной стол, он открыл папку.

Сверху лежало письмо от матери. Не читая, он положил его в стол. Опять, наверное, сплетни — пересуды об Алисе. Все точно сговорились терзать его. Что плохого она всем им сделала? Что плохого в том, что они любят друг друга и во всем хотят помочь друг другу, ведь оба они самим богом помазаны на престол? Она умная, все понимающая женщина, безмерно любит Россию и хочет ей только добра. Наконец, она единственный человек, которому он верит до конца и может доверить самые сокровенные мысли, зная, что они встретят понимание и поддержку. Они все хотят отнять ее у него. Дело дошло до мерзкой клеветы, ее имя треплют в грязных петербургских подворотнях, будто речь идет не о царице, а о какой-нибудь прачке. И здесь та же цель — разрушить их счастливое согласие. Для этого придумываются и отвратительные истории про нее и Друга. Все они прекрасно понимают, что Григорий являет собой божью и народную мудрость. Именно это и пугает всех мерзавцев, кому не дорог трон, не дорога Россия. О, как была права жена, когда еще давно просила его проявить решительность, ударить кулаком по столу, напомнить всем, что он самодержец российский! Да, так он и сделает, и будет безжалостен к этой своре бездомных собак, пусть только кончится проклятая война.

Николай с болью сердца думает о том, как тяжело царице переносить все это одной там, в царскосельском дворце, окруженной неверными, лживыми людьми. Он обязан сделать все, чтобы она не чувствовала себя одинокой.

Николай отодвинул от себя папку, достал из стола лист бумаги с короной и вензелем…

«Моя возлюбленная!

От всего сердца благодарю тебя за твое милое письмо… — писал он четким, чуть наклонным почерком. — Самое горячее спасибо за всю твою любовь и ласки за эти шесть дней, что мы провели вместе. Если б только ты знала, как это поддерживает меня и как вознаграждает меня за мою работу, ответственность, тревоги и пр.!.. Право, не знаю, как бы я выдержал все это, если бы богу не было угодно дать мне тебя в жены и друзья… Вчера после того, как мы расстались, я принимал толстого Хвостова — в течение полутора часов. Мы хорошо и основательно потолковали. После чаю я взял эту книгу — «Девушка-миллионер»— и много читал. Чрезвычайно интересно и успокаивает мозг… Я спал плохо или, вернее, очень мало, потому что не могу заснуть, ноги у меня так мерзли, что я наконец залез с головой под простыни и таким образом согрел край постели — в конце концов это помогло!.. Прибыв сюда нынче утром, я застал такую же холодную погоду, как дома, — 10 град. Теперь холод меньше, нет ветра, масса снегу. После длинного доклада — обычный завтрак со всеми иностранцами… Благослови бог тебя, моя душка, и дорогих детей! Навеки, мое дорогое Солнышко, твой старый муженек Ники…» Приказав адъютанту отправить письмо, Николай почувствовал облегчение — вроде потолковал с женой, утешил ее своей любовью. Он взял со стола недочитанный роман «Девушка-миллионер» и направился в спальню, предвкушая удовольствие узнать, как развиваются дальше любовные приключения симпатичной героини этого английского бульварного романа…

Когда царь, улегшись на кушетке, с упоением читал роман о веселых приключениях авантюристки, английский генерал Вильямс и его французский коллега де Лягиш прогуливались по снежной дороге возле дома, где они жили. Разговаривали неторопливо. Подолгу молчали, прислушиваясь, как морозно скрипел снег у них под ногами.

— Что он привез из царскосельской спальни… что? — спросил Вильямс, придерживая рукой поднятый меховой воротник шинели.

— От разговора с вами он явно уклонился, — заметил Лягиш, потирая рукой стывшее ухо.

— Она должна была призвать его к решительности, — развивал свою мысль англичанин.

— Что-то незаметно, — сказал француз, пытаясь закрыть уши коротким воротником. — Удивительно его непостоянство в мыслях. Я помню, как год назад он сказал мне, что Дума — это не больше как клапан, с помощью которого он будет искусно выпускать пар из котла. А перед этой поездкой на фронт он уже сказал мне, что Дума — это навязанное России проклятье.

Молчание. Скрипит снег. Где-то далеко-далеко вскрикнул паровоз. У одинокой сосны они повернули обратно.

— А что, собственно, Дума? — остановился Лягиш. — Там в резких речах, которые его пугают, выражается желание, чтобы Россия воевала лучше. Этого, надеюсь, хочет и он, хотим и мы.