Последний джентльмен - [11]

— ТЫ ХОРОШО ПОРАБОТАЛ, СЫНОК. Я ГОРЖУСЬ ТОБОЙ. Я РАД, ЧТО ТЫ ВЕРНУЛСЯ КО МНЕ.

Он перегнулся через перила, стремясь к отцу, скорчившемуся в глубине ямы, но узел на его пиджаке зацепился за перила и туго стянул ему живот.

Почти автоматически он сказал:

— Я ЗАВЯЗАЛ ЭТОТ УЗЕЛ, ПОТОМУ ЧТО Я НЕ…

И он с жаром и сознательно принялся повторять, как гимн:

— Я ЗАВЯЗАЛ ЭТОТ УЗЕЛ, ПОТОМУ ЧТО Я НЕ ПОСЛЕДНИЙ ДЖЕНТЛЬМЕН.

— Я ЗАВЯЗАЛ ЭТОТ УЗЕЛ, ПОТОМУ ЧТО Я НЕ…

Теперь он кричал. Пот ручьями тек по его лицу, он шатался, как пьяный, стараясь оторваться от перил, но по-прежнему ощущая присутствие отца, не настаивающего и не требующего, но огорченного и удивленного его неблагодарностью.

Рука Харингтона соскользнула с перил и нащупала рукоятку молотка. Подняв его, он приготовился метнуть молот.

В это же мгновение позади хлопнула дверь.

Он обернулся.

В дверях стоял Седрик Мэдисон. Лицо его было абсолютно спокойно.

— Уберите его! — крикнул Харингтон. — И пусть он выпустит меня, иначе я вас ударю!

И сам же удивился своей решимости убить другого человека.

— Хорошо, — сказал Мэдисон.

И тут же отцовская любовь исчезла. Снова его окружил мир: холодный, жестокий, пустой. И лишь два человека смотрели в глаза друг другу.

— Мне жаль, что это случилось, Харингтон. Вы первый…

— Вы дали мне возможность, — сказал Харингтон. — Вы освободили меня. Что я, по-вашему, должен был делать? Только гадать, что со мной действительно происходило?

— Мы вернем вас назад. Ваша жизнь была так приятна. Вы сможете продолжить ее.

— Не сомневаюсь, что вы хотите вернуть. Вы, Уайт и все остальные…

Мэдисон терпеливо вздохнул:

— Уайт ни при чем. Бедный глупец думает, что Харви… — он остановился и захихикал. — Поверьте, Харингтон, это превосходное устройство. Оно гораздо лучше, чем Дельфийский оракул.

Он был уверен в себе, так уверен, что Харингтон внутренне задрожал. Он почувствовал себя в ловушке, из которой никогда не сможет выбраться.

Они поймали его, зажали его между собой. Мэдисон спереди, а Харви сзади. В любую минуту Харви снова обрушит на него удар, и несмотря на все, несмотря на молот, который он сжимал, несмотря на связанные полы пиджака и глупую строчку, он серьезно сомневался, что сможет выдержать.

— Странно, что вы удивлены, — спокойно продолжал Мэдисон. — Ведь Харви действительно много лет был вашим отцом или даже больше, чем отцом. Днем и ночью вы были ближе к нему, чем к любому другому существу. Он следил за вами и руководил каждым вашим шагом. И взаимоотношения между вами были гораздо реальнее, чем вы можете предположить.

— Но почему? — спросил Харингтон, в то же время отчаянно ища выхода, ища защиты, более существенной, чем связанные полы пиджака.

— Не знаю, как сказать вам, чтобы вы поверили, — крайне искренне заявил Мэдисон, — но отцовские чувства вовсе не были обманом… и сейчас вы ближе к Харви и даже ко мне, чем к другому любому существу. Никто не может сотрудничать так долго с вами, как Харви, и не выработать при этом глубокой привязанности. Да и я желаю вам только добра. Хотите, мы докажем это?

Харингтон хранил молчание, но при этом дрожал. Знал, что не должен дрожать, и дрожал — то, что говорил Мэдисон, имело глубокий смысл.

— Мир холоден и безжалостен, — продолжал Мэдисон. — У него нет жалости к вам. Вы не создали теплый и приятный мир, и теперь, когда вы поняли это, он отвергает вас. У вас нет причины оставаться в нем. Мы можем вернуть вас в мир, который вы знаете. Мы дадим вам безопасность и комфорт. Там вы будете счастливы. Вы ничего не выиграете, оставаясь здесь. Никакого предательства человеческой расы нет в том, что вы вернетесь в мир, который вы любите. Вы теперь не можете повредить своей расе. Ваша работа сделана.

— Нет! — воскликнул Харингтон.

Мэдисон покачал головой:

— У вас очень странная раса, Харингтон.

— Моя раса! — закричал Харингтон. — Вы говорите, как будто…

— У вас есть сила, — перебил его Мэдисон, — но вас нужно подталкивать, чтобы вы ощутили ее. Вас нужно ободрять, за вами нужно ухаживать, вам нужно дать проблемы и поставить перед опасностью. Моя главная обязанность — вызвать в вас эту силу. И я не позволю ни вам, ни кому-либо другому помешать мне выполнить свой долг…

Вот она — правда, кричащая о себе в запоздалом узнавании. Она всегда была таковой, и он давно должен был увидеть это.

Он взмахнул молотком единым рефлекторным движением, жестом ужаса и отвращения, и услышал крик, как будто кричал кто-то другой, а не он сам:

— Черт побери, да вы же не человек!

И в то время, как молот описывал дугу, Мэдисон отшатнулся в сторону. Лицо и руки его менялись, тело тоже, хотя изменение не самое подходящее слово для этого случая. Как будто тело, лицо и руки того, кто был Мэдисоном, с облегчением возвращались к своей обычной форме, после того, как их держали в заключении в человеческом теле. Человеческая одежда разорвалась из-за этих изменений и теперь висела клочьями. Он был больше или казался больше. Он как будто был вынужден сжиматься, чтобы соответствовать человеческим стандартам, но это был гуманоид и лицо его существенно не изменилось, хотя приобрело слабый зеленоватый оттенок.