Последний допрос - [36]

Оглядевшись, Путинцев определил, что лежит на дне воронки. От земли, развороченной взрывом снаряда, пахло мерзлотой и толом. Опираясь на локти, он приподнялся. Из обеих ног, выше колен, текла кровь. Она текла, вероятно, давно, потому что под ним было мокро.

Перетянуть чем-нибудь ноги выше ран - эта мысль овладела Путинцевым, как полчаса или час назад владела другая: вперед, только вперед. Он снял планшетку, отстегнул от нее ремень и, мыча от боли, кое-как совладел с левой ногой - перетянул ее почти в паху. Теперь нужно было заняться другой. Путинцев разорвал маскхалат и снял поясной ремень… Кровь из ран течь перестала, но резче стала боль.

Часы стояли, небо заволокли тучи, почти черные и тяжелые, как клубы дыма, когда горит мазут, и нельзя было определить; вечер уже или просто сумрачно. Прислушиваясь, Путинцев понял: вели огонь и немцы. И, странное дело, с прежних позиций. Словно наши не наступали, а фашисты не уходили из своих траншей.

«Неужели все сорвалось?»- подумал Путинцев. И эта мысль не напугала и не удивила его: на войне всякое бывает, к тому же неудачу он предугадывал. Да и неудача ли? Кто знает, что думало высшее командование, организуя это наступление?

Он вдруг уловил чужую речь совсем неподалеку и подумал, что до ночи из воронки ему не выбраться - он лежал под носом у немцев. Но сколько же времени оставалось до ночи?

Не думалось, что с ним будет. Тяжелая, вязкая дремота опутала его, он закрыл глаза и забылся.

Путинцев очнулся от того, что кто-то тер ему уши. Кое-как разомкнул веки. В эту минуту вспыхнула ракета, и он невольно подался назад - слишком близко и неожиданно увидел перед собой девичье лицо, голубоватое от света ракеты и все-таки ярко румяное. К глазам его приблизились ее глаза, большие, темные и такие теплые, что Путинцев сразу почувствовал себя не одиноким в этой долгой ночи. И прядь волос, кажется, рыжеватых, выбившаяся из-под сползшей на ухо солдатской шапки, тоже казалась теплой, хотя и морозно искрились в ней застрявшие снежинки. Она по-детски провела языком по сухим, устало вздрагивающим губам, хлюпнула мокрым носом и сказала:

- Живой?.. Вот и хорошо…

Ракета погасла, Путинцев расслабил веки, и они снова плотно слиплись. Но он уже не оставался в этой муторно сонной безразличности: он видел темные, неизвестно какого цвета глаза и чувствовал всю ее, как счастливую судьбу,- он не умрет, нет, потому что рядом она…

Путинцев, спокойный от уверенности, что ничего теперь страшного нет, откуда-то издалека слышал ее голос:

- Еле отыскала тебя. Ты один остался… Дивизия прорвала фронт справа… Потерпи.

И голос ее был самым нужным, как и она сама, которую он впервые так близко встретил за свои короткие двадцать лет.

Она тащила его рывками, как непосильную тяжесть, но он не чувствовал боли, вернее, она, боль, была так далека, что не тревожила, и Путинцев молчал.

Он слушал грохот рвущихся снарядов, хлопкие взрывы мин, слышал ее дыхание, и словно сказанное через шумящую реку:

- Кажется, задело… Осталось немного… Устала,- и подумал, что с ней что-то случилось, но что - домыслить не хватало сил.

Он был уверен: его продолжают тащить к своим и не бросят. Усталость и необоримое желание покоя одолели его - он забылся.

…Он бежал, пригнувшись, по узкой траншее, не зная, куда и зачем, когда на пути его появилась удивительно белая собака. От неожиданности такой встречи и напуганный ею, он остановился. Остановилась и собака, неотрывно глядя на него злыми черными глазами. Он попробовал пнуть собаку, но она, предупреждающе оскалившись, бросилась на него. Он испугался и закричал…

- Кажется, очнулся,- сказал кто-то рядом.

Дрожа от испуга, вспотев, Путинцев открыл глаза. Рядом на патронных ящиках, друг против друга, сидели двое бойцов и курили. Третий стоял рядом и внимательно вглядывался ему в лицо. Но бойцу мешала собственная тень. Он отклонился, давая простор жидкому свету от коптилки, сделанной из снарядной гильзы; она стояла на подмостке, на котором холодно поблескивал металлом станковый пулемет.

Путинцев не удивился, увидев себя снова среди своих, в тепле, в надежном укрытии - пулеметном блиндаже. Напрягая голос, он спросил:

- Где она?

И тот, который стоял рядом с ним, опять наклонился. Он не расслышал вопроса.

- Где она?-прокричал Путинцев,- так, по крайней мере, показалось ему.

Никто не ответил.

Внезапно где-то рядом раздалось несколько таких сильных взрывов, что блиндаж покачнулся - и с подмостка чуть не скатился пулемет. Немец стал бить из тяжелых орудий. Путинцев ждал окончания обстрела с одной мыслью: узнать, что же случилось с нею, его спасительницей?

Обстрел прекратился так же внезапно, как и начался. Тяжелой глыбой нависла тишина, только в печурке трещали сырые дрова, будто рвались в них пистоны.

- По тылам, сволочь, лупит,- сказал один из бойцов и тряпицей стал смахивать с пулемета пыль.

Другой зевнул и нагнулся к печурке, которая полыхала жаром в ногах у Путинцева.

- Как же так, она была со мной,- проговорил Путинцев, стараясь не верить молчаливому ответу тех, кто был в блиндаже.

Стоявший боец бросил недокуренную папиросу к печурке, поправил на голове шапку, набросил на нее башлык маскхалата и повесил на шею автомат.