Последний долг - [26]

Мне было невыносимо тоскливо утром, когда я проснулась и вновь увидела грубую действительность дня. Как бы хотела я спрятаться в нежные ткани сладкого сна! Милый, как мне тебя не хватает! Ты мне нужен, как никогда. Что бы Тодже ни старался для меня сделать, я знаю: это насмешка над тем утешением, которое мне принесло бы одно твое присутствие. Но если то, что он говорит о тебе, верно, значит, мой сон вещий и сбудется и скоро мою жизнь снова благословит твоя забота, твоя любовь. Да, я могу представить себе счастье, когда жизнь возвратится ко мне! Но не заставляй жизнь ждать слишком долго, мой принц! Три года — мучительно долгий срок. Сколько еще я смогу продержаться, если превращусь в игрушку Тодже, если все, что у меня осталось, — бесконечные воспоминания о тебе?

Ошевире

— Послушайте, господин Рукеме, — говорит прокурор. — Я не могу вас понять. Несколько минут назад вы утверждали, что господин Ошевире постоянно ходил в казармы мятежников в вашем городе. Теперь же вы говорите нам, что он старался скрывать свои связи с мятежниками и поэтому все время тайно принимал их у себя дома. Итак, что вы имеете в виду: он постоянно ходил к ним или они постоянно ходили к нему?

— Он всегда ходил к ним.

— Надеюсь, это ваше окончательное заявление?

— Да… нет… да, сэр!

В зале смех. Прокурор бросает холодный взгляд на съежившегося Рукеме. Бессовестному всегда неловко.

— А теперь, господин Рукеме, — говорит прокурор, — вы помните день 11 апреля 1968 года?

— Да, сэр, — отвечает Рукеме, подумав.

— Расскажите нам, что тогда произошло.

Мой обвинитель надолго уставился в потолок. Потом он глядит в пол долго и пристально, он кусает губы и трет лоб.

Прокурор вздыхает и снова глядит на него.

— Позвольте освежить вашу память. В своем письменном заявлении вы утверждаете, что господин Ошевире помогал солдатам мятежников при налете на базар в Урукпе.

Мои глаза чуть не выскочили из орбит!

— Ах, да. — Рукеме оживляется. — Это было в воскресенье, во второй половине дня… что? В понедельник утром?

— В вашем заявлении сказано, что в среду во второй половине дня!

— Да… В среду во второй половине дня. Это было в среду, во второй половине дня. Базар был полон народу, люди покупали, люди продавали. Неожиданно на дороге возле базара остановился армейский «лендроувер». Господин Ошевире и человека три солдат выскочили из него и быстро пошли на базар. Они остановились в бобовом ряду и спросили цену. Торговка сказала, шесть пенсов стакан. Тогда они сказали, что дают за стакан по два пенса, а если она недовольна, то пусть пойдет и повесится. Когда торговка не согласилась, господин Ошевире приказал ей замолчать, не то они изобьют ее до смерти. Один из солдат ударил ее по щеке, а господин Ошевире толкнул ее так, что она упала в таз, полный риса. Они швырнули ей бумажку в десять шиллингов и начали отмерять себе чашками рис, пока…

— Рис? — спросил прокурор.

— Что, сэр?

— Вы говорите, рис?

— Да, сэр.

— А мне показалось, что вы упоминали бобы.

— Да… ах, да. Простите. Бобы.

Мы с Обанье глядим друг на друга и качаем головами.

— Слушайте, — говорит прокурор, — постарайтесь быть последовательным.

— Хорошо, сэр, — Рукеме глотнул и устроился поудобнее. — Они унесли у торговки бобы. Когда они подошли к «лендроуверу», господин Ошевире вылез из кабины и помог им уставить кувшины с бобами в кузов машины.

— Господин Ошевире?

— Да, сэр.

— Где же он все это время был?

— Он сидел в «лендроувере», сэр.

— М-да! Стало быть, он не сопровождал солдат на базар?

— Нет, сэр. Не сопровождал. Он был в «лендроувере».

Прокурор на этом взрывается:

— Послушайте, да вы отдаете себе отчет в том, что говорите? Вы рассказываете, что господин Ошевире сопровождал солдат мятежников на базар и даже помог им расправиться с торговкой. И тут же вы рассказываете, что все время, пока солдаты были на базаре, он ждал в машине. Что вы хотите этим сказать?

— Я думаю, он ждал в машине, сэр.

— Вам не надо думать, вы обязаны представить комиссии точные данные, — говорит председатель, откладывая в сторону очки. — Вы осознаете, какое значение для господина Ошевире имеют ваши показания, или, может быть, вам все равно?

Рукеме молчит.

— Продолжайте допрос, господин прокурор, — говорит председатель, он откидывается в кресле и надевает очки.

Прокурор что-то ищет в бумагах, затем бросает на Рукеме полунасмешливый взгляд:

— Далее, господин Рукеме, вы сказали, что господин Ошевире имел обыкновение принимать мятежников в своем доме, — это верно?

— Да, сэр.

— Вы могли бы рассказать комиссии подробнее, скажем, об одной такой встрече?

— Однажды они…

— Когда это было?

— Гм-м. — Свидетель откашливается. — Я думаю, в мае, сэр.

— Вы думаете — или вы уверены?

— Уверен, сэр.

— Хорошо. Какого числа мая и в котором году?

— Двадцать третьего мая 1968 года, сэр.

— Прекрасно. Так что же произошло двадцать третьего мая 1968 года?

— Я сам видел все, что произошло. Они…

— Вы хотите сказать, что сами присутствовали на встрече?

— Нет, сэр! — Рукеме в ужасе.

Зал стонет от хохота.

— Я находился возле его дома. Это было в воскресенье вечером, часов в шесть. Там стояло пять или шесть военных машин, главным образом «лендроуверы». Думаю, еще два «мерседес-бенца», каждый с флажком мятежников. Дом господина Ошевире — напротив городского совета, — окрестные дома и весь район были оцеплены, и никого даже близко не подпускали. Они начали свое сборище пением боевой песни своего племени — слов я не мог разобрать. Потом сделалось тихо. Они стали планировать и замышлять. Ясно, они что-то планировали и что-то замышляли.