Последний бриллиант миледи - [16]

– Я идиот… – сказал Макс, когда они, уставшие и измотанные, наконец присели в одной из кофеен. – Тебе нельзя жить со мной… Можешь бросить меня в любой момент. И, пожалуйста, не говори мне, что «рукописи не горят»! Я всегда знал, что нельзя жить с литературы. Я ненавижу само это слово. Я бы отстреливал таких идиотов, как я. Молчи. Я больше ничего не хочу слышать!

Но она ничего не говорила. Она видела, как большая черная воронка разверзлась перед ними и затягивает Макса в свое чрево. И она, Жанна, была бессильна перед ней, она только могла держать его за руку. Просто – держать за руку, пока он сам не захочет отпустить ее пальцы…

* * *

Прошло уже несколько месяцев, но Дартов все еще с отчаянием вспоминал тот поэтический вечер в библиотеке.

Однако теперь к зависти, обиде и недоумению примешивалось совсем другое – предчувствие будущего триумфа. От него, Дартова, ждали чего-то невероятного – и он создаст это невероятное любой ценой! Его колесо закрутилось давно, но теперь он не будет сидеть в нем, как никчемная белка. Он будет раскручивать его снаружи. И – в ту сторону, в которую ему, Дартову, захочется!

«Человек приходит в этот мир не для того, чтобы писать произведения, – с улыбкой вспоминал он хмельное бормотанье московского гостя в старой курточке. – Это все – херня, мифы для графоманов, которые не понимают, что искусство – уничтожает…»

Ха! Хорошо ему говорить! Дартов снова и снова вспоминал, как тот, пошатываясь перед завороженной публикой и отхлебывая из термоса «якобы кофе», читал свои стихи. Дартов не понимал, почему его слушают. Слушают даже после того, как этот писака едва не устроил в зале настоящий скандал, когда кто-то позволил себе слишком громко разговаривать во время его выступления. Поэт прервал себя на полуслове и неожиданно топнул ногой: «Вон из зала!»

– Да мы тут… обсуждаем… – робко пояснили ему.

– На хрена мне ваши обсуждения! – бросил тот, прикладываясь к термосу, и вдруг, благодаря едва слышной реплике той же женщины в потертых джинсах, затих, как разъяренный носорог после укола со снотворным, и уже миролюбиво добавил: – Ну хорошо, поехали дальше…

Почему, почему они слушали его? Потому что и сами были юродивыми? Или секрет заключался в чем-то другом?

В полной безнаказанности? Но что дало ему ту безнаказанность и ту власть над толпой? Неужели только зарифмованные слова? Неужели публика не видела его неопрятности, грубости и презрения?

Он представлял, как уже совсем скоро выйдет на другой уровень, по крайней мере, не на эту жалкую сцену монастырской библиотеки. Нет! В зале почтительно будут стоять – именно стоять! – люди в изысканных нарядах: фраки, бабочки, вечерние платья, бриллианты… И он будет иметь полное право топнуть на них ножкой и отхлебнуть из стакана вино… Он достаточно поработал, чтобы поставить в конце именно такую точку.

Несколько долгих месяцев он жил, как робот, запрограммированный на определенное число – день триумфа. И этот день настал. В середине апреля он наконец получил конверт с иностранным штемпелем от своего литературного агента. Кроме письма, в нем было несколько газет. Он развернул первую – «Гардиан», – и заголовок на четвертой странице на мгновение заставил сердце и дыхание замереть: «Литературный гений третьего тысячелетия грядет с востока!».

* * *

…Сестры больше не сидели на кухне вместе. Жанна ложилась рано, и Влада подозревала, что этот ранний сон сестры, которая в семье слыла «совой», имеет свои опасные причины – Жанна начала употреблять крепкие снотворные. Макс все чаще засиживался до утра в сомнительных компаниях, а то и вовсе не приходил ночевать. Первые месяцы Влада пытались вести с ним «воспитательные беседы», но они не доходили до затуманенного алкоголем сознания. Макс бросил работу, Влада никак не могла найти для себя приличного места, работала только Жанна. Но ее жалкий заработок не мог обеспечить семье нормального существования. Равнодушие вошло в их жизни, как входит старость – незаметно и надолго, до конца дней. Они избегали друг друга, почти не включали телевизор и экономили на газетах.

Однажды вечером Макс вернулся на удивление рано. Влада хорошо помнила, что именно в тот вечер они с сестрой почему-то все-таки собрались на своей любимой кухне и пытались наладить хоть какой-то контакт. Макс вошел и молча положил на стол газету. Его лицо было бледным. Он хотел что-то сказать, но сумел сделать только какой-то неопределенный жест, потом улыбнулся судорожной улыбкой и, не раздеваясь, пошел в свою комнату, громко хлопнув дверью.

Влада схватила газету первой, просмотрела ее и наконец дала выход своему гневу:

– Он просто с ума сошел! Долго это будет продолжаться? Что, собственно, произошло, ты мне можешь объяснить?

Пока Влада изливала в монологе свой гнев, Жанна углубилась в чтение рецензии на новый роман известного писателя Жана Дартова. Сообщалось, что Дартов – единственный автор, который не только прорвался на европейский рынок, но и несколько его новых романов выдвинуто на престижную международную премию. Далее была сама рецензия.

…Чем больше Жанна вчитывалась в строки и цитаты, тем сильнее билось ее сердце: это была рецензия на романы Макса!