Последний бой Йони - [58]

Я пытаюсь найти для Йони аргументы, почему птица должна остаться у меня, но он терпеливо объясняет мне, что такое свобода — и для птицы, рожденной летать в небе, и для людей, ходящих по земле.

— Мы с Мейши отнесем ее назад в рощу, — говорит он мне, когда я рассказываю, откуда она взялась. — Найдем ее гнездо.

Наконец он меня убедил. Я осторожно приоткрываю клетку. Йони протягивает руку в оставленное мною узкое отверстие, берет птицу и прячет ее за пазуху. Они уходят от меня по немощеной дороге, ведущей от нашего дома к роще.

Вернувшись оттуда один, Йони коротко мне сообщает, что все в порядке: они нашли ей хорошее гнездо.

* * *

Йони сидит в одной из двух комнат их с Тути квартиры. В данный момент он студент университета и углублен в свой учебник, а я готовлю уроки. Я прошу Йони почитать со мной «Перед статуей Аполлона» Черняховского. Хотя я уже учусь в Стране больше года (после четырех с половиной лет пребывания в Америке), мне до сих пор трудна поэзия на иврите. Прошлой зимой Биби помог мне исправить ошибки в сочинении о поэзии Бялика, сидя со мной ночью, когда приехал, простуженный и усталый, ненадолго в отпуск — он проходил тогда курс молодого бойца.

Сейчас, читая со мной стихотворение, Йони постепенно воодушевляется им. Как мне знакомо простодушное волнение, какое вызывает в нем все прекрасное и высокое, этот влекущий его по дороге жизни мотор! К середине стихотворения он понижает голос, дает звукам языка играть у себя во рту.

И вот я здесь, я буду первым

Среди вернувшихся к тебе —

В тот миг, когда, отвергнув

Умиранье поколений,

Я разорву души оковы,

Души моей живой,

Приникнувшей к земле…

И преклоню колени

Пред жизнью, подвигом и красотой…[74]

Голос, читающий стихи, звучит по-взрослому, задумчиво, немного не так, как несколько лет назад, когда он впервые открыл для себя поэтические переводы Жаботинского. Мы всей семьей сидели у нас в столовой в Америке, а Йони задерживался и все не выходил к столу. Наконец ворвался с открытой книгой в руках и прочел нам, не спрашивая нашего согласия, «Ворона», а после — «Аннабель Ли», восхищаясь красотой звуков и настроением, разлитым в этих стихах. Мне хотелось тогда, чтобы он поскорее кончил и сел. И хотя его почти детский энтузиазм показался в тот момент странным (мне, двенадцатилетнему мальчику!), но поразительно, как глубоко запала мне в память эта картина — то, с каким подъемом он читает прекрасные строчки, волнение в голосе, горящие, устремленные в книгу глаза; будучи уже молодым человеком, я искал эти переводы, поскольку английский оригинал меня не удовлетворил. В этот раз, в Иерусалиме, я терпеливо слушаю, как он читает «Перед статуей Аполлона», и слежу взглядом за строчками. Мы кончили разбирать стихи, Тути уговаривает остаться у них ночевать. Снаружи — проливной дождь. Я почему-то отказываюсь и иду на угол ждать автобуса. Уже темно. На улице холодно, дождь хлещет в лицо.

* * *

«Сегодня я вел машину, — рассказывает он мне и Биби, Уже год, с одиннадцатого класса, у него есть американские водительские права. — Вдруг заметил, что еду быстро, как я привык, и тут машина слегка вильнула на повороте. Я подумал: сейчас слишком резко поверну руль, не сразу нажму на тормоза — и все, конец жизни. Жизнь вдруг показалась такой ощутимой, такой дорогой, что я поехал медленно-медленно и осторожно. Это было так, словно жизнь висит на волоске и в любой момент, если весь не сосредоточишься на каждом своем движении, — она оборвется».

Через год, в заснеженный зимний день, я лезу к нам на крышу — хочется уединиться. Нахожу там тетради Йони за двенадцатый класс, перед его возвращением в Страну для службы в армии, и в них — напечатанное на машинке стихотворение Шекспира. Долго читаю его. Понимаю только частично, в основном с помощью короткого сочинения, которое Йони написал о нем в классе, но большего мне и не надо, главное понятно:

Like as the waves make toward the pebbled shore,

So do our minutes hasten to their end;

Each changing place with that which goes before,

In sequent toil all forwards do contend[75].

* * *

Мы сидим за столом в нашем доме в Иерусалиме за субботним обедом. Мои родители — по обоим концам стола, мы, дети-школьники, по бокам. Постелена белая скатерть, на ней тарелки и остатки еды, в воздухе свободно носятся звуки нашей беседы. Напротив, в открытом окне — красные цветы посаженного матерью в саду дерева.

Йони, справа от меня, отхлебнул воды из стакана. «Какая вкусная вода!» — говорит он, и в его голосе удовольствие.

Он снова отхлебнул из стакана. Подержал воду во рту, поболтал немного, наконец, пропустил в горло. Улыбнулся сам себе, довольный. Жизнь ему всего дороже в тот момент и удивительно вкусна.

Глава 8

В четырнадцать ноль-ноль началось заседание правительства. Перес и Рабин полагали, что, коль скоро они оба поддержали операцию, обсуждение будет кратким. Но они ошиблись, обсуждение продолжалось гораздо дольше намеченного. Произошло это из-за объяснений начальника Генштаба Моты Гура. После того как Гур представил в общих чертах операцию, один из министров спросил; «Сколько ожидается пострадавших?» Гур объяснил, что это трудно предсказать заранее. С одной стороны, он вынес положительное впечатление от генерального учения-модели, которое прошло накануне ночью, и потому полагает, что есть хорошие шансы на успех операции. Число пострадавших среди заложников, по всей вероятности, будет незначительным, но все же может достичь и двадцати человек