Последний бой - [15]

Бибигуль задумалась, грустно уставившись в землю. Такой удрученной и печальной Джумагуль не доводилось еще видеть свою подругу. Подвижная, резкая, озорная, Бибигуль никогда прежде не предавалась унынию. В крепкой, будто литой, фигуре ее всегда была какая-то легкость, круглое скуластое лицо постоянно было готово к веселой улыбке и звонкому смеху.

С горьким сочувствием рассматривала Джумагуль старые стоптанные сапоги с отрезанными голенищами на ногах подруги. Совершенно некстати мелькнула мысль: «Отцовские, наверное... И то слава богу. У меня ведь и таких нет — босая по колючкам бегаю...» И сразу же потянулась другая мысль: «Бедная Бибигуль... Я думала, у нее отец, никто не посмеет обидеть. А отец сам же в пропасть ее и толкает... Что же будет со мной, сиротой безотцовой, кто меня защитит от несчастья? Этот проклятый старик, беззубый Айтен-мулла, все вокруг меня вьется. Как коршун, добычу высматривает...»

Подружки посидели еще, помолчали и, так ничего и не придумав, разбрелись в разные стороны: Джумагуль сгонять разбредшееся стадо, Бибигуль собирать хворост.

Уже закинув вязанку на плечи, Бибигуль спросила:

— Значит, выхода нет, молчи и покорись? Так?

— Не знаю. Наверное, так.

После ухода подруги Джумагуль совсем загрустила. Ей представилась дряхлая фигура Айтен-муллы, его слезящиеся глаза, толстые, всегда почему-то мокрые губы. Девушка отгоняла от себя это жуткое видение. Но Айтен-мулла возвращался, снова и снова заглядывая ей в лицо, взглядом ощупывал тело, сопел багровым приплюснутым носом.

Чтобы избавиться от этого наваждения, Джумагуль стала подпрыгивать, бегать за телятами, легко нахлестывая их тростинкой. На какое-то время помогло. Но когда, вдоволь напрыгавшись и набегавшись, она остановилась и посмотрела на противоположный берег Еркиндарьи, сердце ее дрогнуло от испуга: прямо на нее крупной рысью двигались два всадника. На них были широкие меховые папахи, вздрагивавшие в такт конскому шагу, из-за спины торчали ружейные дула. Всадники о чем-то переговаривались на ходу, изредка подстегивая коней ударами камчи.

Первым желанием Джумагуль было сорваться с места и бежать без оглядки. Но только она юркнула за толстый ствол турангиля, как новый страх обуял ее: что будет с телятами, если она убежит? Что скажет ей вечером байская жена, не досчитавшись в стаде хоть одного теленка? Эта черная мысль приковала ее к месту, на мгновение остановила сердце, а затем леденящими мурашками пробежала по всему телу. Так и стояла девушка, в отчаянье вертя головой, не видя для себя спасения.

Всадники вброд пересекли реку, поднялись на береговую возвышенность и выехали как раз к тому месту, где, обомлев, прижалась к турангилевому стволу Джумагуль.

— Эге, я думал, мальчик, а ты, оказывается, девушка, — остановил коня всадник с пышными черными усами. — Вот какие лакомые кусочки на дороге валяются!

— Маленькая еще, — отозвался тот, что был позади.

Эти слова немного успокоили Джумагуль. Но ненадолго.

— Девочка, не упавшая от удара шапкой, вполне созрела для любви, — ухмыляясь в черные усы и не сводя глаз с Джумагуль, сказал первый.

Девушка стояла как вкопанная, не в силах двинуться с места, крикнуть, отвести взгляд.

— Она, кажется, не в своем уме, — сказал тот же усатый.

— Ну, поехали! Если достигнем цели, не одну такую обнимать будешь.

Они стеганули коней, и те, встав на дыбы, помчались в сторону аула. Джумагуль смотрела им вслед, пока они не скрылись из виду.

Уже солнце, побагровев и расплющившись, скатилось в прибрежные заросли, когда Джумагуль решила возвращаться. Усталая и продрогшая, с исцарапанными в кровь ногами, она едва поспевала за резвыми, нагулявшимися за день телятами. Аул встретил стадо многоголосым мычанием: коровы, заждавшись, нетерпеливо призывали телят.

— Ты где это гуляешь, девка негодная? — набросилась на Джумагуль байская жена. — Тут скот недоенный мается, а она не спешит, с любовником, видно, пасется!

Словно кипятком обдали девушку эти слова! Сжалась, промолчала. Пересилив себя, развела телят по местам и только тогда, голодная, опустошенная, поплелась домой. В эту минуту ей хотелось без утайки поведать Санем обо всех горестях, печалях и страхах, которых она натерпелась за сегодняшний день. О телятах, которые извели ее своим своеволием, о бедной Бибигуль, которой нужно чем-то помочь, о всадниках, до смерти напугавших ее, об оскорбительной брани байской жены. Но дома ее ждала новая беда: печь, потрескавшаяся за зиму, развалилась, и мать, причитая и охая, выносила на улицу почерневшие кирпичи.

Размеры беды — понятие условное. Лишь величиною достатка и счастья, отпущенных человеку, можно измерить и взвесить истинную тяжесть свалившегося на него горя. На прошлой неделе породистый жеребец у бая свалился — и ничего, не кручинился Кутымбай, не предавался печали; один свалился, другого купит, еще получше первого. У Санем, не выстояв до теплых дней, развалился очаг. И это беда. Потому что нечем ей уплатить мастеру, чтобы тот сложил очаг заново. Потому что сегодня вместе с дочерью она ляжет спать без обеда и ночью в шалаше будет холодно, как на улице. Потому что просто одна беда тянется за другой и не видно им ни конца ни края.