Последний бой - [13]

Санем выпила воды, успокоилась. Лежала тихо, неподвижно...

Утром, когда Джумагуль проснулась, мать сидела у холодного очага и что-то торопливо зашивала.

— Вставай, доченька. У нас сегодня много дел, — погладила Санем спутавшиеся во сне волосы Джумагуль.

— Мы куда-нибудь пойдем? — обрадовалась девочка.

— Пойдем. Далеко пойдем. Отсюда и не увидишь.

— А куда, мама?

Санем внимательно осмотрела суму, дрожащими руками накинула ее на плечо Джумагуль, ровным голосом ответила:

— В народе говорят: после сорока дверей нищий стыда не знает.

За дверью их встретила звонкоголосая метель. Она забиралась под ветхую, всю в заплатах и стежках одежду, колола лицо, выжимала из глаз слезы. Санем и Джумагуль сделали несколько шагов и остановились в нерешительности: куда идти, какая дорога приведет их к счастью? Санем глядела то в одну, то в другую сторону, зная лишь, что в родном ауле у нее язык не повернется просить подаяние. Где же она, щедрая, хлебосольная сторона, и существует ли она вообще под этим хмурым, завьюженным небом?..

Порыв ветра помог сделать выбор. Он толкнул Санем на восток, и женщина безропотно подчинилась. Обхватив одной рукой Джумагуль, зажав в другой длинный посох, которым беспрерывно тыкала перед собой, будто опасалась расставленных капканов, Санем медленно двинулась по бездорожью. Конец ее старого платка развевался на ветру, как флажок огородного чучела.

Остались позади, скрылись за снежной порошей натопленные юрты аула. Впереди была степь — голая, неоглядная, безжизненная.

2

Неукротима, своенравна Еркиндарья. От праматери своей Амударьи унаследовала она изменчивый, строптивый характер. Сегодня она спокойна и безмятежна, как весенний день, завтра — рвет берега и уносит с корнями выпестованные с таким трудом плодовые деревья, старый турангиль[1]. А случалось и так, что опостылеет ей привычное русло, взыграет, разгуляется Еркиндарья и — глядь — нет ее больше. Ищи-свищи тогда непоседу. А она уже спокойно течет себе где-нибудь в стороне, за много верст от прежнего места.

Не счесть, не поведать, сколько лиха приняли на себя дехкане от этой непокорной реки. Оттого и относятся к ней люди по-разному: одни молятся на Еркиндарью, другие проклинают.

Но в нынешний год, слава аллаху, Еркиндарья ведет себя тихо и покорно. Еще в первые весенние дни, только проглянуло бледное солнышко, зашумели, загомонили дехкане: обильным будет этот год, урожайным, вон сколько снега в степи, значит, и воды будет вдосталь! Но уровень воды в Еркиндарье не поднялся. Пожалуй, по сравнению с прошлым годом, поубавился даже. Впрочем, пока все шло в природе своим чередом: зазеленели деревья, покрылись почками джингиловые заросли, в самой дельте реки вытянулась свечой густая куга. Лес наполнился щебетом перелетных птиц. На западном берегу Еркиндарьи, словно зеркала, играли под лучами солнца известковые залежи Порлытау.

Много новых забот принесла весна скотоводам. Теперь, опережая петухов, о наступлении дня возвещали лихие пастушеские возгласы: «Хей! Хей! Выгоняйте скот!»

На берегу Еркиндарьи, как заправский пастух, заложив за спину длинную палку и придерживая ее согнутыми локтями, стояла круглолицая девушка с тонким, гибким, как тростинка, станом. Одета она была в старую стеганую куртку, подпоясана тонкой конопляной бечевой. На голове у девушки был красный колпак. Ветер играл длинными косами, трепал подол бязевого платья.

Да, неузнаваемо изменилась Джумагуль. Теперь это была сложившаяся девушка с черными, немного суженными, диковатыми глазами, черными вразлет густыми бровями, припухлым пунцовым ртом.

Четвертый год живет Джумагуль вместе с матерью на берегу Еркиндарьи среди рода уйгуров. Здесь, при байском дворе, нашлась для Санем работа — нелегкая, от зари до зари, работа прислуги, но и это получше, чем нищенствовать. А вот сегодня и Джумагуль стала взрослой — жена Кутымбая поручила ей пасти скот.

Пока, обласканная солнцем, Джумагуль предавалась легкому, бездумному созерцанию ожившей степи, телята, которых она выгнала далеко за аул, начали разбредаться. Девушка решила, что они хотят пить, и завернула к реке большую телку, полосатую, как арбуз. За нею послушно последовало все стадо.

Завидев реку, телята, подпрыгивая, бросились к ней и жадно уткнулись мордами в воду. Напившись и вдоволь нафыркавшись, животные потянулись к зарослям остроконечной куги, росшей вдоль берега над самой водой.

— Ох, эти неразумные существа ищут себе погибели! — воскликнула Джумагуль и побежала за ними, размахивая палкой. — Э-ге-гей! Утонете ведь — глубоко там.

На минуту она остановилась в растерянности, мысленно обругала себя: «Что это я с телятами разговариваю? Нужно как-то иначе... Эти безмозглые твари не себе, а мне погибели ищут! Если хоть одна из них утонет, я погибну вместе с ней!»

Она схватила на бегу сухие комья глины и, запуская ими в телят, закричала: «Гей! Гей! Остановитесь!» Но телята, видно, каким-то чутьем уловив неопытность пастуха, отнеслись к ее действиям с полным презрением. Хуже всех вела себя полосатая телка, на которую Джумагуль так надеялась. То ли случайно оступившись, то ли назло Джумагуль, она, трубно промычав, поплыла к противоположному берегу. И тотчас же, конечно, все стадо последовало за ней.