Последний бой - [16]

Увидев Джумагуль, Санем выпрямилась, через силу улыбнулась ей, невесело пошутила:

— Говорят, разбитое колесо на разбитую дорогу тянет. Но ты не унывай, дочка, — твоя дорога еще только начинается.

Вместе они вынесли из шалаша остатки печки, которая согревала и кормила их всю долгую холодную зиму. Видя, как дочь устала и промерзла, Санем принесла от соседей горячего чая, разломила на мелкие куски сухую лепешку и позвала Джумагуль к дастархану. От зоркого материнского взгляда не укрылось настроение дочери. Санем видела, что Джумагуль чем-то расстроена, но вынуждать ее к признаниям не хотела: пусть сама откроется, когда захочет, — так лучше.

Чай выпили молча. Затем, погасив коптилку, легли. В тишине Санем слышала, как ворочается на кошме, не находит себе места Джумагуль. Наконец, решившись, девушка сказала:

— Мама, я не пойду больше пасти скот.

Немного помедлив, Санем согласилась:

— Конечно, доченька... Не сулит оно нам счастья. Не то бы разве порушилась сегодня печка? Это, нужно понимать, знак нам такой дан.

— Нет, мама, печка здесь ни при чем. У меня сегодня... Я все расскажу тебе, мама...

Санем слушала дочь не перебивая, лишь изредка поглаживая сухой рукой ее длинные черные, как джингиловые угли, мягкие волосы.

— Бог дал рот, бог даст и пищу, а за байским скотом больше ходить не будешь, — сказала Санем, когда дочь, выговорившись, притихла. — У меня до сих пор звучат в ушах слова, сказанные этой скверной, злой бабой.

Теперь они лежали молча, думая каждая о своем.

— Ты спишь, мама? — спросила Джумагуль, приподнявшись на локте.

— Нет, доченька.

— Мама, неужели и я, как Бибигуль, буду кому-нибудь продана?

Санем заговорила горячо, убежденно, как о чем-то давно продуманном и выстраданном:

— Пока я жива, пусть даже пойду побираться, никогда не отдам тебя замуж за того, у кого ты будешь проливать слезы. Пусть пропадут пропадом эти богачи! Если бай с баем будут сватами, между их домами кони скачут. Если бедняк с бедняком сватаются, друг к другу с сумой ходить будут. Если бай с бедняком сватами станут, между ними только злые волки бегают. Я выдам тебя за равного нам человека, за бедняка, потому что, девочка моя, богатство — это грязь души. Что я знала в своей жизни хорошего, выйдя замуж за бая? Чего тут говорить — сама видишь...

До полуночи текла под прокопченной крышей тихая, сокровенная беседа. Они сами не заметили, когда пришел сон. Но на утро следующего дня Джумагуль не пошла уже пасти байское стадо.

3

Придумав какой-то повод, Бибигуль убежала из дому, чтобы в последний раз поговорить с подругой.

— В будущую среду меня заберут в жены, — упавшим голосом сообщила она Джумагуль и, обернувшись к Санем, спросила со слезами в голосе: — Что мне делать, тетушка? Как мне теперь жить?..

— Что же делать, девочка моя? Всех нас, женщин, раньше или позже выдают замуж. Грех роптать на судьбу, — успокоительно произнесла Санем. Но сказать ей хотелось совсем другое, ей хотелось рассказать Бибигуль историю своей собственной жизни — год за годом, день за днем. Поведать ей о растоптанных мечтах и поруганных надеждах. О несбывшихся девических думах, о горечи любви и вдовьем позоре. Обо всех несчастьях и испытаниях, которыми так щедро наградила их жизнь. Пусть бы печальная судьба Санем послужила уроком этому юному деревцу. Но разве не знает обо всем этом мать Бибигуль? Знает, но молчит. Зачем же понапрасну бередить дурными пророчествами чистое девичье сердце? Ведь все равно ничего не изменишь, ничем не поможешь... А там — кто знает — быть может, у Бибигуль все сложится лучше, чище, счастливей... Но нет, в это Санем не верила. Она ясно видела, что ждет эту девочку за порогом байского дома. Видела и молчала.

— Ну, если уж так суждено, — вскинула голову Бибигуль, не умевшая долго грустить и терзаться, — приходите на свадьбу, посмотрим, какого там жениха послал мне аллах.

Но пришла среда, а Джумагуль никто не пригласил на свадьбу. Она даже немного обиделась на Бибигуль, хотя скоро поняла, что та не виновата — разве ж у нее, бедняги, есть какие-нибудь права? Впрочем, это даже к лучшему, что не пригласили, утешила себя Джумагуль, — ведь для того, чтобы идти на свадьбу, нужно иметь наряд. А где Джумагуль его взять? Все, что оставалось у них, давно уже выменяно на хлеб.

И все-таки сердце не давало покоя. Сидя дома, она слышала, как по аулу со звонким смехом и песнями гуляли парни и девушки. Джумагуль то подходила к двери, то возвращалась снова. Понимая состояние дочери, Санем сказала:

— Не горюй. Когда-нибудь и для тебя взойдет счастливая заря и птица радости сядет тебе на руку.

Но Джумагуль уже убедилась: птица радости — существо ненадежное, привередливое, и угадать ее полет так же трудно, как трудно предсказать будущее. Каким-то оно явится для девушки? В шелковом халате беззубого муллы? Или в бедняцкой одежде молодого статного парня?

Погасив коптилку, Санем и Джумагуль лежали в полутьме, думая каждая о своем.

В дверь постучали:

— Тетя Санем. Бай велит вам с дочерью идти на двор. Есть работа.

— Где спор, там и мулла готов, а где работа, там уж наша забота, — роптала Санем, подымаясь с постели. — И ночью не даст отдохнуть... Пойдем, дочка.