Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера - [140]
Ожесточенный спор вокруг присуждения Башевису-Зингеру Нобелевской премии затянулся даже не на годы, а на десятилетия, и продолжается до сих пор, уже после его смерти. Инна Градэ, вдова Хаима Градэ, вообще посвятила все последние десятилетия своей жизни «разоблачению» Башевиса-Зингера и критике решения Нобелевского комитета.
В 1980 году, выступая на церемонии вручения ей звания почетного доктора еврейского «Йешива-университи», Инна Градэ посвятила большую часть своей речи уничижительной критике творчества Башевиса-Зингера, и поднявшийся на трибуну вслед за ней президент университета профессор Норманн Ламм поспешил разделить ее негодование.
В 2001 году в своем программном эссе об идишской литературе ректор израильского университета Бар-Илан рав Эммануэль Рекман и Стивен Вагнер дошли до утверждения: “Факт, что не Хаим Градэ получил Нобелевскую премию… а ее получил наихудший из возможных, наименее приемлемый с еврейской точки зрения автор”.
Уже в 2004 году, когда мир праздновал столетие Башевиса-Зингера, а его самого уже тринадцать лет как не было в живых, 75-летняя Инна Градэ поспешила заявить свой протест против этих юбилейных торжеств.
“Я глубоко презираю его, — с пафосом говорила г-жа Градэ журналистам. — И очень сожалею, что Америка отмечает юбилей этого богохульного клоуна… Я презираю его именно за то, что он попытался затащить еврейскую литературу и иудаизм, американскую культуру и литературу обратно в Моав.[51] Я глубоко презираю также и тех, кто вкушает хлеб, на который помочился этот нечестивый фигляр».
Знаменитый исследователь идишской литературы раввин и профессор Аллен Нейдлер высказывался в те же дни в сходном духе, ставя Зингеру в вину даже то, что он сумел уцелеть в Катастрофе. “В то время, как Абрам Суцкевер голодал и воевал с нацистами в литовских лесах, под пулями создавая великую поэзию на идише, воспевшую трагическую судьбу евреев, Зингер поедал сырные блинчики в молочном кафетерии на 72-й улице и размышлял о польских шлюхах и еврейских бесах”, — заметил он в своей статье о Зингере, опубликованной в «Нью-Йорк таймс» все тем же летом 2004 года.
Масло в огонь этих страстей в значительной степени подлил сам Башевис-Зингер, когда в своей благодарственной телеграмме Нобелевскому комитету написал: “Это (Нобелевская премия) — чудесный сюрприз не только мне, но и всем читателям на идише”. Эти его слова были опять-таки восприняты в искаженном свете, как стремление еще раз дистанцироваться от своих собратьев по перу; нежелание с кем-либо разделить свой успех — пусть даже и символически.
Тем временем дата вручения премии, а значит, и дата поездки в Стокгольм стремительно приближалась. Зингеру надо было представить Нобелевскому комитету список гостей, которых он хотел бы пригласить от себя лично на церемонию вручения премии, переслать в комитет черновой вариант своей Нобелевской лекции и уладить целый ряд других, может быть, не столь важных, но неотложных дел, связанных с поездкой.
В число тех, кто должен был сопровождать его в Стокгольм, Башевис-Зингер включил главного редактора «Форвертса» Шимона Вебера, своего биографа Поля Краша, рава Берковича, у которого он в последние годы брал уроки Гемары, а также супругов Дориту и Роджерса Штраусов и Роберта Жиро, представлявших собой второе поколение владельцев издательства «Фарар, Штраус и Жиро», издавшего большинство книг Башевиса-Зингера. Эльма добавила к этому списку двух своих подруг по Майами-Бич, а что касается сына писателя Исраэля Замира, то он должен был присоединиться к числу «сопровождающих лиц» уже в Стокгольме, прилетев в шведскую столицу из Израиля.
Стремясь избавиться от назойливых журналистов, Башевис-Зингер снял номер в гостинице, и там по четыре-шесть часов в день готовил вместе с Дворой Менаше-Телушкиной текст своей Нобелевской лекции, а также спичи для тех мероприятий, в которых воленс-ноленс ему придется участвовать как новоиспеченному лауреату.
Первый и самый главный вопрос, который встал перед Зингером при подготовке текста лекции, заключался в том, на каком языке он должен ее произносить.
С одной стороны, писатель страстно желал, чтобы эта лекция с первого до последнего слова была бы написана и озвучена на идиш. В конце концов, Нобелевская премия была вручена ему именно как писателю, пишущему на этом языке, и с самого начала Зингер не раз говорил (хотя трудно сказать, насколько он в данном случае был искренним), что считает эту премию наградой всей идишской литературе. Выступление еврейского писателя с Нобелевской лекцией на идиш было, по мысли Зингера, тем более важно, что таким образом он, во-первых, отдал бы дань памяти миллионам погибшим в Холокосте евреев, а во-вторых, утвердил бы идиш в качестве полноправного языка среди языков других народов мира.
В правоте этой своей позиции писателя убеждали звонки многочисленных поклонников, которые требовали, чтобы он произнес свою речь на идиш и только на идиш. «Ничего с этими гоями не случится, если они полчаса послушают мамэ-лошн! А нам будет приятно!» — сказал ему один из таких поклонников.
