Последний барьер - [87]

Комья грязи громко барабанят по крыльям, встречный ветер треплет выбившуюся из-под фуражки прядь и приятно холодит лоб. Озолниек пытается вспомнить, когда он в последний раз был в школе.

Гунтис тогда ходил в четвертый, значит, год тому назад. Уборка школы, опытный участок — он слышит об этом впервые. До сих пор никаких особых жалоб вроде бы не поступало. Впрочем… Озолниек вспоминает — весной произошла какая-то неприятность. Тогда в школу, по обыкновению, ходила жена.

Озолниек убавляет скорость. Начинается город.

Школу слышно издалека. «Дисциплина слабовата», — думает Озолниек, въезжая на школьный двор. И нечему удивляться. Насколько ему известно, в восьмилетних школах работают одни женщины. Ах, нет, — вон есть и мужчина, похоже, физкультурник. Впрочем, в средней школе мужчин тоже раз, два и обчелся.

Трое ребят тащат через двор какой-то стеллаж, двое других просто носятся кругом без толку, еще двое держатся за метлу, стараясь ее вырвать друг у друга, а в открытую дверь вываливается пестрая ватага с ведрами и охапками бумаги, обрывки которой рассыпаются во все стороны.

Те редкие случаи, когда Озолниеку доводилось бывать в обычной школе, он вспоминает без особого восторга. Шум, гам, беготня по лестницам, ребята скачут и толкаются, бестолково доказывают что-то друг другу, а над всей этой кутерьмой сиренами «скорой помощи» несется истошный девчоночий визг.

«Слава богу, что в колонии одни мальчишки», — думает Озолниек, проталкиваясь через гурьбу ребят. На полу в коридорах возле свежепокрашенных стен еще лежат кучи опилок и бумага, на окнах потеки масляной краски. Их отскабливают девчонки, стоящие на стульях с ведрами и тряпками в руках.

Добравшись до учительской, Озолниек здоровается и ищет глазами, кто бы мог быть классным руководителем его Гунтиса? Выясняется, что ее сейчас тут лет, и одна из учительниц уходит на поиски коллеги. Две другие с нескрываемым интересом смотрят на Озолниека. В их взорах мелькает выражение едва ли не ужаса — ведь он явился «оттуда». Тут тоже ходят всевозможные россказни про колонию.

— Меня всегда удивляет, как вы там можете работать, — говорит одна из учительниц. — Очевидно, для этого нужны железные нервы и выдержка, — голос переходит на шепот.

— Все не так страшно, — с улыбкой говорит Озолниек и прислушивается к шуму и гомону за дверью.

— Говорят, у вас там есть даже убийцы.

— Попадаются, — вынужденно соглашается Озолниек.

— Нет, это кошмар! — Женщины переглядываются между собой. — Мы там не стали бы работать ни за какие деньги.

— А здесь разве легче? — в свою очередь спрашивает Озолниек, и учительницы не понимают — человек шутит или просто оговорился.

— Есть, конечно, свои трудности, но ведь тут — нормальные дети. А у вас…

— А что у нас? Тоже две ноги и две руки.

— Ну а головы-то, головы!

Озолниек взвивается:

— А чем плохи головы? Разве что волосы острижены под нуль, но, с точки зрения воспитания, это, может, и проще — не надо бороться с разными прическами «под тарзана», «под битлов». Хотя лично я стою за волосы.

— Однако вы шутник… — Учительницы смеются понимающе и вежливо. — Допустим. Но откуда берутся эти чудовища?

— Это же ваши нормальные дети, из ваших нормальных школ. Может, это они сейчас бегают по коридору, — Озолниек делает жест в сторону двери, — один потенциальный грабитель, два вора, три хулигана, четыре уличных девчонки…

— Как вы можете! — Одна из учительниц затыкает уши, другая машет руками.

Они крайне недовольны подобной постановкой вопроса. Они-то рассчитывали послушать страшные истории из жизни колонии, а вместо этого Озолниек позволил себе высказать столь недостойное предположение.

— А если даже и так? Что мы можем поделать?

Бесконечные разговоры, и все. Тут говорят, в другом месте говорят, и все равно никакого послушания; чуть что случится — все упрекают… Учительницы наперебой выкладывают свои печали.

— А папаши и мамаши? Что делают они? — Поглядев на Озолниека, женщины переглядываются и умолкают.

Неловкая, нудная пауза. Озолниек, подергав себя за нос, откашливается.

— Наверно, этот камушек в мой огород? — говорит он.

— Ваш сынок тоже, прямо скажем, далеко не ангел.

Открывается дверь, и входит стройная девушка в перепачканном известкой переднике. На вид ей года двадцать три, двадцать четыре. «Наверно, прямо из института», — думает Озолниек. Слегка зардевшись, учительница подает руку и называет свою фамилию и, быстро овладев собой, переходит на деловой и решительный тон. Ей есть о чем порассказать. И Озолниек узнает о «художествах» своего сынка. Гунтис лодырь, держится вызывающе, непослушный и дерзкий. Чуть что не по нему — кулаки в ход. И вот сегодня утром опять учинил драку.

— На уборке школы мне трудно за всеми уследить, — говорит девушка. — Каждому надо дать задание, проверить, а Гунтис сегодня вдруг отказывается пол мыть. Он, видите ли, хочет парты носить. Я ему говорю, парты — потом, когда группы поменяются, а он не слушает. И как только я отошла подальше, началась драка. Гунтис оттолкнул своего товарища и сам ухватился за парту. Тот не дает, а Гунтис взял мокрую тряпку и давай его охаживать. Сцепились так, что и растащить было трудно. Когда сказала, что вызову отца, он только рассмеялся. «Мой отец не придет, — сказал он, — у отца есть дела и поважней». Быть может, вы с ним поговорите?