Последний барьер - [26]

И те, кто находится здесь, опасны для тех, кто разгуливает там, снаружи. Валдис опасен для девушки, опасен для шофера, опасен для города, в который уехала машина. Ведь хороших людей не сажают за решетку. Рубежом доброго и злого служит эта запретная полоса; ее бдительно охраняют, на нее не смеет ступить нога человека.

Было время, когда Валдис мечтал о побеге. Он пересчитывал ряды проволочного заграждения, алчущим взглядом исследовал доски забора в надежде найти уязвимое место, но они были крепки на вид. Что делать после побега — было неясно. Домой возвращаться, само собой, нельзя, и не только потому, что там его сразу нашли бы и посадили снова. Разве матери и другим, кого он знал, нужен преступник? Вот он и рассчитывал отправиться подальше, туда, где много лесов, но мало людей, — на Дальний Восток или в Сибирь, в тайгу.

В тех краях навряд ли его достанет несправедливый закон. Потерял документы — и все. Авось примут в какую-нибудь охотничью артель, и мир добрых людей забудет про беглого преступника. Мысль эта не исчезла, но сильно притупилась, поскольку в ограде он не обнаружил изъянов.

Воспитатель Киршкалн по-прежнему старается разговаривать с ним по-хорошему. В сущности, это не разговоры, а монологи. Валдис-то молчит. «Надо хорошо себя вести, хорошо учиться, хорошо работать, чтобы могли досрочно освободить». Но что значит освобождать досрочно, если он вообще получил срок ни за что? С какой стати быть паинькой и заигрывать с законом? Тем самым он признал бы свои поступок несправедливым, а кару справедливой. И если его освободят, то все равно этим прошлого не перечеркнуть. Его мать ведь не перестанет быть матерью убийцы. И если он пойдет с Расмой, позади будут шептать: «Глядите, вон он, тот живодер со своей зазнобой! Стыда нет у девки!» Да и вообще, захочет ли Расма идти с ним рядом? В письмах матери были приветы и от Расмы. Но, может, Расма передавала их только из вежливости, может, даже и не передавала, а мама писала просто чтобы его подбодрить. Так или иначе, но на все это уже поставлен крест.

И если его примут из сострадания и даже сделают вид, будто ничего не произошло, то самому надо понимать, что нельзя заставлять других мучиться из-за его позора и бесчестия.

Прошлого больше нет, как, наверно, нет и будущего. Остается это нестерпимое настоящее. Но разве нет из него выхода? Есть же путь, который не перегородить ни колючей проволокой, ни заборами. Путь, который существует всегда и никто не запретит пойти по нему. Заодно и всемогущий закон останется в дураках, и Валдис уйдет победителем.

— А здесь что за собрание? Глазами через ограду перелезаете, да? Сейчас сигнал будет. Вниз, ребятки, вниз!

Валдис вздрагивает. На лестнице стоит дежурный воспитатель, и его зычный торжествующий голос заполняет весь коридор. Разом с Валдисом от окон отрываются еще пять, шесть воспитанников, так же, как и он, молчаливо глядевших на волю. Понуро идут они мимо воспитателя вниз по лестнице.

— Ну, чем вам тут плохо? — ехидничает воспитатель. — И школа, и работа, и одевают, и кормят. И все задарма — никаких забот. Выпустят вас — снова пойдут неприятности. У тротуаров стоят чужие мотоциклы, чужие квартиры полны вещей, то подраться охота, то девочки соблазняют. А у нас — тишь да гладь, божья благодать.

Дежурный в хорошем расположении духа. На нем начищенные хромовые сапоги, и он уже успел немного загореть. Валдис слышит скрип этих сапог позади, и его пронзает желание обернуться и бросить этому самодовольному и беспечному служаке что-нибудь грубое и обидное.

— Точно говорите! Если б еще можно было и водочки дербалызнуть, плевал бы я на эту волю вовсе.

Валдиса опередил один из тех, кто тоже стоял у окна. Так что, глядя за ограду на волю, можно при этом думать о водке тоже. Выходит, дежурный прав: забор оберегает их от излишних неприятностей, а тех, по ту сторону, оберегает от них, от правонарушителей. А может, парню просто охота покуражиться, блеснуть своими отполированными мозгами? Один хочет прикинуться худшим, чем он есть на самом деле, другой лучшим. Больше всего боятся показать свое истинное лицо. Быть может, паясничанье — это щит против насмешки над сокровенным? Если уж высмеют, то пусть высмеют маску! Не так обидно, ведь можно усмехнуться про себя и подумать: «Кретины, это же не я, можете ржать сколько угодно!» Если же оплевывают не твою карикатуру, а тебя самого, то спасенья нет. И высмеивать друг Друга колонисты умеют мастерски. Это своего рода спорт и вместе с тем самооборона. Чем больше остроты и пошлости в твоей насмешке над другим, тем меньше посягательств на твой собственный покой!

В кабинете директора школы начальник производственного отдела.

— А план, вы понимаете, что такое план?

— У нас экзамены. Вы понимаете, что такое экзамены? — спрашивает директор. — Ребятам сейчас надо много заниматься.

Кроме них в кабинете еще Киршкалн и Крум. Начальник производственного отдела понимает, что тут он в «стане врага» и подмоги ждать неоткуда.

— Да сдадут они ваши экзамены, сдадут! Ведь учились целый год. Разве несколько уроков что-нибудь решают? — Теперь в его голосе слышны нотки притворной отеческой заботливости, за которыми проглядывают нетерпение и слабо прикрытое сознание, что победу, как всегда, одержит он. — Мы только что получили, наконец, электромоторы и литье. Ребята сейчас поднажмут, а потом пускай себе учатся. С начальником я уже говорил.