Последний барьер - [101]

— Стой, парень, слишком толсто берешь! — кто-то, не выдержав, поучает, и чувствуется, у него чешутся руки самому показать, как надо работать. Матери, те пекутся лишь об одном:

— Ты, гляди, поосторожней, не подходи так близко!

Но отцы по-деловому берут у мастера штангенциркуль и проверяют размеры еще горячей детали.

— Что ж, ничего, для начала сойдет…

В этой фразе и чувство собственного превосходства, и тайная гордость за сына.

Когда мастерские осмотрены, родителей вновь приглашают в школу. Покуда ребята работают, здесь идет общее собрание гостей и работников колонии.

Говорит Озолниек. Он рассказывает про обучение и воспитание в колонии, говорит о том, чего администрация требует от колонистов и что надеется встретить со стороны родителей, когда их детей выпустят на свободу.

— Кое-кто из вас думает, что тут с вашими детьми работают несведущие люди. Это глубоко ошибочный взгляд… — И Озолниек называет фамилии учителей, мастеров, воспитателей, которые проработали в колонии уже много лет; рассказывает, что они за люди, каких успехов добились. В числе первых он упоминает Калме и Киршкална.

Мать Трудыня немного опоздала и, не найдя себе более удобного места, села на краешек скамьи рядом с щуплой теткой в старомодной поношенной кофте.

Тетка слушает выступление Озолниека очень внимательно, у нее даже рот приоткрыт. Презрительно глянув на соседку, Зицмане гордо поднимает голову и чуть-чуть отодвигается. Из потрепанной продуктовой сумки этой женщины торчит блестящий кончик какой-то глиняной штуковины, похоже — ложка.

— И до чего же он хороший человек, этот Киршкалн! — не утерпев, женщина простодушно делится впечатлением с матерью Трудыня.

— Чего там хорошего, подумаешь, — говорит с кислой миной первая рижская портниха. — Все они стоят друг друга — что мальчишки, что воспитатели.

— Ой, да что вы это говорите! — Огрубелая ладонь прикасается к рукаву жакета Зицмане. — Неужто, по-вашему, он плохой?

Но мать Трудыня игнорирует соседкин вопрос. Она подается грудью вперед и слушает речь начальника.

— Работая сами по себе, без помощи родителей мы не можем рассчитывать на успех. Какую, однако, помощь могут оказать люди, которые в подарок сыну привозят бутылку водки или стараются уговорить воспитателя, чтобы сына освободили из колонии, хотя он этого и не заслуживает? — гремит Озолниек.

Матери Трудыня не по себе. В зале слышны возгласы:

— Какой срам! Назовите фамилии!

— Несколько фамилий я, пожалуй, назову. — Озолниек берет листок.

Зицмане опускает голову. Слова звучат тяжко и отдаются эхом в зале. Когда начальник умолкает, она опять выпрямляется. Все же ее не назвали.

— Нешто это отцы, нешто это матери!.. — вздыхает соседка.

— А вы, значит, хорошая? Вашего зазря, что ли, сюда посадили?

— Не зазря, наверно. Только я водкой его не потчевала, уму-разуму учила как могла. Говорю: «Висвар, так не делай, нехорошо так». А он мне: «Ладно, мам, не буду», — а сам возьмет да сделает.

Раздаются аплодисменты, и Озолниек предоставляет слово родителям.

Один говорит, другой. И каждый призывает всех уделять больше внимания воспитанию сына.

Вдруг поднимается соседка матери Трудыня, протискивается — при этом больно наступив на ногу даме рядом — к проходу между скамьями. На локте у нее висит обтрепанная сумка. Нескладная тетка пробирается к проходу. Страшно и совестно. Никогда она ни на одном собрании не говорила и сейчас тоже не знает, о чем говорить, но сказать надо. И, подойдя к Озолниеку, женщина от волнения ничего не может произнести, только плачет, поставив сумку на пол, и протягивает начальнику руку.

— Спасибо вам! От всего сердца. Я рада, что мой сын попал в такое хорошее место. К таким добрым людям. Спасибо вам. Мейкулис, небось знаете его. Какие штуки делать выучился — и мне подарил! Спасибо. Как настоящий художник.

Больше женщина ничего сказать не может, поворачивается, чтобы уйти, вытирая глаза кончиком платка, а Озолниек берет забытую сумку и подает владелице.

Все аплодируют. Мать Мейкулиса, не найдя своего прежнего места и довольная, что не надо будет сидеть рядом с расфуфыренной дамой, прислоняется к стене в конце зала. Родители и воспитатели еще долго хлопают — дольше даже, чем тем, кто говорил до нее.

Открывается дверь зала, входит контролер и, обводя взглядом головы сидящих, находит Киршкална.

Подходит к нему и, наклоняясь, говорит:

— Приехали они. Мать Межулиса с девушкой.

— Да?! — Киршкалн вскакивает со скамейки. — Велите обождать. Я сейчас!

И, не теряя времени, он отправляется в мастерские за Валдисом.

— Но еще работа не кончилась, — Валдис вопросительно смотрит на мастера.

— Для тебя на сей раз кончилась, — странно взглянув на него, говорит мастер, широко улыбается и ни с того ни с сего протягивает руку. — Спасибо!

Валдис не понимает, в чем дело, столь необычное расположение еще более его озадачивает. Он пожимает руку мастеру и уходит с воспитателем.

В воспитательской Киршкалн достает из ящика письменного стола какие-то две официального вида бумаги и конверт.

— Распишись вот здесь! — Он придвигает листок поближе к Валдису.

Юноша смотрит на документ, но второпях никак не может его прочитать.