Последний барьер - [100]

В школе сейчас урок. Классы стали непривычно тесными, потому что вдоль стен и на свободных партах расположились взрослые, немолодые уже люди; они молча наблюдают, как их дети рассказывают, как пишут, как выполняют задания, понятные, быть может, только половине присутствующих родителей.

На это время Киршкалном завладевает мать Трудыня. Хенрик среднюю школу окончил, и ей нечего делать в классе.

— Мне хотелось бы узнать, как себя ведет мой сын, — спрашивает женщина, и по лицу видать, что она ожидает услышать самую что ни на есть похвальную оценку.

— Серьезных проступков за вашим сыном почти нет, а о мелких грешках говорить не стоит. И на производстве свои обязанности он выполняет, но… — Киршкалн смолкает, набирает воздуху и многозначительно смотрит на расфуфыренную и накрашенную даму с явно выраженной склонностью к полноте. — Видите ли, мы оцениваем воспитанников не только по формальным показателям.

— Чего же ему еще не хватает?

— Правильного взгляда на жизнь, товарищ… простите, у вас теперь какая фамилия?

— Зицмане, — нараспев и немного надменно произносит свою фамилию дама.

— Так вот, товарищ Зицмане, на все происходящее вокруг, а проще говоря — на жизнь ваш сын смотрит весьма односторонне, не ставит перед собой никакой серьезной цели, у него нет ни малейшего желания делать что-либо полезное. Похоже, он из числа тех молодых людей, которые полагают, что родители и общество будут их содержать лет до шестидесяти.

— За такие мысли тоже привлекают к уголовной ответственности?

— К сожалению, нет. Но кто будет нести за него моральную ответственность, если сам он не в состоянии? Ведь когда человек не чувствует своего морального долга, он этим сокращает дистанцию между собой и Уголовным кодексом до весьма опасной близости.

— Значит, он тут у вас ничему хорошему не научился, — усмехается женщина.

— Научился кое-чему, но за такое короткое время весь старый сор из Хенриковой головы мы, конечно, вычистить не смогли. Однако работаем и не теряем надежды.

— А это старое так-таки никуда уж и не годится? Выходит, я его учила одному плохому?

— Не знаю, товарищ Зицмане, не знаю. Я при этом не присутствовал. Быть может, плохому научил кто другой. Впрочем, — спохватывается, о чем-то подумав, Киршкалн, — Хенрик опрятен и чистоплотен — это нас радует.

— А я надеялась, что Хенрика уже скоро досрочно освободят. Он мне так писал. Ото что, невозможно?

— Очевидно, придется повременить. Его самооценка, как видите, отличается от моей оценки его персоны.

— И, значит, из-за вашей оценки мой сын пускай тут сидит? От вас ведь это тоже зависит.

— Да, — соглашается Киршкалн. — В своем отделении кандидатуры на освобождение выдвигаю на педсовет я. Но позвольте заметить, вы немного заблуждаетесь: Хенрик тут сидит не из-за моей оценки, а по приговору суда. Моя же оценка не выше и не ниже той, которую он заслуживает своим поведением здесь.

Будь это иначе, я был бы плохим воспитателем.

— А вы и не воображайте, что больно хороший.

— Верно, — улыбается Киршкалн, — повсюду нехватка хороших кадров. Стараюсь в меру своего разумения.

— Так не освободите, да?

— Не освободим.

— В таком случае мне с вами не о чем говорить! — Дама заливается густым румянцем, который проступает даже сквозь толстый слой пудры. Она проглатывает слюну, и ее двойной подбородок совершает волнообразное движение. — Я пойду к начальнику.

— Как вам угодно. Боюсь только, начальник тоже ничем не лучше.

* * *

После школы родители осматривают спальные помещения, затем их приглашают отведать в столовой еды, которой кормят их сыновей. С большой опаской матери подносят к губам первую ложку супа. Запах вроде бы вполне сносный, но проглотить «тюремную похлебку», наверно, будет немыслимо. Ан нет, на вкус, кажется, тоже недурна и не застревает комом в глотке. Вот кое у кого ложки задвигались поживей.

Проделавшие долгий путь мамаши проголодались и теперь едят с завидным аппетитом.

— Но, сынок, это же нормальный суп, — слышно за одним из столов.

— Послушай, Игорь, зачем ты меня обманывал, писал, что плохо кормят? — раздается укор за другим.

Сыновьям неловко. С вытянутыми физиономиями мнутся они около столов.

— Чего же хорошего? Вода и вода, — пытается кто-то возразить, но встречает энергичный отпор.

— Набалованы, вся беда в этом, — громко говорит чей-то дед.

Ребята тоже не теряются:

— Конечно, сегодня лучше. Сегодня варили на показуху.

Хоть это и неправда, но к некоторым матерям возвращается давняя недоверчивость. «Наверно, так оно и есть, сынку виднее».

После обеда родители смотрят, как происходит построение, и сопровождают воспитанников в механические мастерские.

— И ты, значит, при таких машинах работаешь? — почтительно шепчут матери, трогают рукой токарный станок, а когда, взвыв, начинает гудеть на высокой ноте мотор, в испуге отскакивают.

Ребята с важным видом орудуют у станков, на лицах неприступная суровость. Движения рук, когда они закрепляют заготовки в патронах и затягивают гайки суппортов, пожалуй, излишне торопливы.

Матери понимают только одно — машина гудит и чего-то на ней крутится, зато среди отцов есть и такие, кто сам работает на подобных станках.