Последний аккорд - [16]

Никто тогда не знал, что это их и многих других последняя поездка в Европу. На следующий год вспыхнула Первая мировая война, которая сменилась коммунистической революцией, воздвигнувшей «железный занавес» между бывшей Российской империей и остальным миром. Я не знал, что я на долгие годы буду отрезан от своей родины.

Но тогда, в 1913 году, предметы из Европы поразили меня — Сара привезла какие-то вазы непонятной формы, книги про новое искусство, называемое импрессионизмом и еще многое другое… новое, непонятное. Хоть из книг я узнал, что импрессионизм появился довольно давно в Европе, но только теперь он стал центральным направлением в искусстве — по крайней до меня в Баку он добрался тогда.

Тогда я четко увидел, что наступает новая эпоха. Классическая эпоха уходит в историю и тот граммофон, кстати, тоже возвещал о новом технологическом веке. 1913 год был последним годом классической эпохи. В советское время потом долго любили сравнивать достижения коммунистической экономики с уровнем развития царской России в 1913 году. Но для меня этот год имел другое значение. После Первой мировой войны мир изменился. Появились боевые самолеты и танки. Жестокость войны заставила говорить о гуманизме и гуманитарном праве. Изменилось искусство. Всё менялось и я, как и все человечество, в том 1913 году еще не знал, что мы вступаем в новую эпоху. Чуть позже философ Освальд Шпенглер напишет свою знаменитую работу «Закат Европы». Теперь, глядя на историю, будучи в двадцать первом веке, кажется, что все это было минутным пессимизмом. Во время Второй мировой войны философы и писатели тоже стали писать о конце Европы. Все время пишут о «закате» Европы — особенно эту тему любят в России, но все продолжают ехать туда и привозить оттуда всякие безделушки и даже покупать недвижимость.

Но в том далеком 1913 году дело было в общечеловеческой цивилизации — она изменялась и вступала в новый век.

Когда началась война, я только и слышал разговоры про Германию и Австро-Венгрию. Да, они стояли по другую сторону линию фронта. Германия — моя родина. Стало все как-то непонятно — все эти разговоры про национализм. Это еще было одно новое отличие новой эпохи — национализм. Политики писали о появлении наций-государств и прочей ерунде. Для меня, инструмента, все это не имело никакого значения. Какое имеет значение, кто написал музыку — она принадлежит всем и это универсальный язык. Но не все так думали. Мои познания были тогда сведены в основном к музыке, а люди мыслили иначе.

Первый год войны в Баку не сильно ощущался. Хотя линия фронта не была далека — Россия также вступила в войну с Османской империей. Турки вначале было продвинулись вперед, но потом были отброшены русскими. Мои чувства смешались. Я, конечно, вещь абсолютна нейтральная, но видите ли — по одну сторону была моя родина, по другую страна, где я находился — Россия; там — турки-мусульмане вместе с немцами, а здесь русские и… тоже почти турки. Кстати, в доме у Ашур-бека под тихую спорили, что лучше. Махир-бек считал, что от победы турков лучше не станет. Нужна революция, а ее могут принести русские. Шамси же считал, что турки принесут долгожданную свободу от иноземного ига, и надеялся на победу османов, а заодно и немцев. Моя Сара все это переживала по-своему. Ей казалось, как и мне, что война уничтожает искусство, и люди вконец озвереют.

1915 год выдался очень напряженным. Приболел Ашур-бек, семье пришлось немного затянуть пояса — он же плохо контролировал бизнес, да и война сказалось на обороте товаров. Махир-бек не работал и слонялся по всяким подозрительным местам. Жена Ашур-бека все волновалась, что пора выдавать Сару замуж.

А на фронте продолжалась война. Для России это был тяжелый год — все ее продвижения в начале войны захлебнулись и их погнали обратно. Небольшие успехи русские достигли на южном фронте, тесня турок из Карса.

Для меня все эти сводки ничего хорошего не значили — в доме все реже звучала музыка. Либерман перестал приходить — Ашур-беку было не до того, чтобы оплачивать уроки музыки, да и Сара к тому времени хорошо овладела инструментом, то бишь мною. Но играть она стала все меньше и меньше.

В июне 1916 года умер Ашур-бек. Это было так неожиданно для всех, хоть он и болел уже больше года. Для семьи это было большим шоком — они остались без кормильца. У них, конечно, были запасы, и они смогли бы прожить безбедно еще несколько лет. Но остро встал вопрос о быстрой выдаче Сары замуж. А Махир-беку надо было наконец-то взяться за ум, уйти от своих левацких мечтаний и заняться делом, который бы приносил доход.

В Баку к тому времени активизировались революционеры. Последние, наряду с всякими местными главарями — «гочу» часто крали богатеев и их детей, чтобы затем потребовать выкуп. Махир-бек и Сара без охраны на улицу не выходили. Один раз в дом ворвались грабители и, пока Махир-бек заряжал ружье, они успели унести много всяких предметов из гостиной. После этого он купил пистолет и держал его всегда заряженным в своей спальней.

Вот в такой ситуации грянула февральская революция в Санкт-Петербурге в 1917 году. Не знаю, что там было на самом деле — революция, переворот и тому прочее. Баку весь всколыхнулся. Махир-бек, который наконец-то устроился работать в Бакинский Купеческий Банк, учрежденный Тагиевым, исчез на несколько дней — опять, наверно, носился со своими революционерами. Надо отметить, что на работу его брать во многие банки не хотели, помятую его связь с революционерами. В Бакинский Купеческий Банк же его взял лично Тагиев, который хорошо знал Ашур-бека. После исчезновения Махир-бека Тагиев позвонил им домой и строго сказал его матери, чтобы она оказала необходимое воздействие на него — чтобы тот взялся за ум и не валял дурака с революционерами. Однако Махир-бек прибыл домой скоро и объявил, что он будет комиссаром.