Последний аккорд - [14]

Мне нравилась атмосфера в этом доме. Жизнь в городе стала налаживаться, и Ашур-бек стал приглашать гостей и устраивать званые вечера. Иногда собирались только местные, и тогда обычно приходила «тройка» петь и играть «мугам», а иногда были и светские ужины — Ашур-бек приглашал русских, армян и иностранцев-европейцев, среди которых было немало его клиентов. Пару раз Ашур-бек устроил камерные вечера в доме. Наконец, после нескольких лет мытарств я нашел спокойствие и стал почти ежедневно звучать.

В январе 1908 года Ашур-бек со всей семьей ушел на какой-то концерт и пришел крайне возбужденный. Я узнал, что они были на постановке первой местной, и как утверждал Ашур-бек, мусульманской оперы, написанный братьями Гаджибековами. Он пригласил своих друзей домой и усиленно обсуждал, как можно помочь развитию европейской музыки среди местного населения. Он восклицал, что наступает новая эра на Востоке. Пожалуй, он был сильно возбужден и перегнул в своих оценках.

После этого семья стало регулярно посещать концерты. Я видел, как Ашур-бек всеми силами старался равняться с русскими аристократами и различными интеллектуалами города. Его сильно заботило развитие и образование местного населения. Друг Махир-бека Шамси, который тоже был частым гостем в доме, обсуждал с Ашур-беком различные проекты и меценатские мероприятия. Ашур-бек со своими дочерьми посещал благотворительные вечера, которые устраивал в городе местные миллионеры, в особенности, Гаджи Зейналбдин Тагиев, где собирались деньги для обучения, строительства школ и прочего.

В противоположность отцу Махир-бек свысока смотрел на местных. Нередко отец и сын спорили. Ашур-бек, при всей своем желании быть светским европейцем, был все-таки верующим, а Махир-бек постоянно клеймил духовенство, особенно мусульманское. Как бы в подтверждение его слов в 1909 году местные реакционеры подожгли театр, построенный Тагиевым.

Где-то в 1908 году Станислав Николаевич, который наводнил квартиру Ашурбековых Моцартом, решил дать девочкам Чайковского. К тому времени они, особенно Сара, вполне ловко играли на пианино. Сольные этюды Чайковского для фортепиано — вещи не из легких, но Бобров отметил, что это настоящий экзамен на ловкость рук и… на духовность. Я вам скажу, что я влюбился в Чайковского. И здесь вопрос не в сложности и красоте его композиций. Нет. Я чувствовал в его вещах надрыв, боль, трагедию. Его личную трагедию, возможно…

В один из вечеров, Сара сыграла несколько вещей Чайковского. Могу только догадываться, что именно в тот вечер друг Махир-бека Шамси влюбился в юную пятнадцатилетнюю Сару. Тогда, он как цивилизованный человек не подал виду, хотя на Востоке практиковались ранние браки. Через год Шамси неожиданно на одном из вечеров в доме Ашур-бека подошел к пианино и вполне сносно заиграл…

Для меня, и полагаю, что не только для меня, это было неожиданностью. Ашур-бек поглядел на Шамси, а потом поймал его несколько взглядов, брошенных во время игры на Сару. Шамси, оказывается, в течение года упорно учился игре на пианино. Его учитель, еврей Либерман, кстати, стал позже учителем Сары. В тот вечер Шамси сыграл две композиции Шопена. Люблю я Шопена — знаете почему? Шопен не любил больших фортепиано и его музыка как нельзя кстати подходит ко мне — к пианино.

Позже, когда гости разошлись, в разговоре со своей женой Ашур-бек поднял вопрос будущего дочерей — Соны и Сары. Соне уже было девятнадцать — девушка прямо на выданье, а Саре — шестнадцать. Родители думали о женихах, а девушки хотели уехать в Европу учиться. Слыханное ли это дело у мусульман — отправлять девушек на учебу, да еще в Европу. Даже для Ашур-бека, который всеми силами старался воспитать детей в европейском духе, это было чересчур. Впрочем, чтобы утолить девичьи страсти по Европе, он решил отправиться в путешествие туда и взять девушек с собой. Летом 1909 года все, кроме Махир-бека, отправились в двухмесячное путешествие по Европе. В его отсутствие в доме пару раз появлялись какие-то подозрительные личности. Это были революционеры. К своему удивлению в один из вечеров я увидел Максима Берегового — бюрократа-либерала, бежавшего из Елизаветполя в революционный Баку.

Я помню один из таких вечеров так ярко… Еще бы! Махир-бек рассказывал, как можно ограбить банк, в котором он работал. Потом в газетах писали об ограблении банка. В другой вечер в доме были несколько типов из Батума, Тифлиса и Санкт-Петербурга — какой-то маленький всероссийский шабаш революционеров. В тот вечер в комнате сидел мужчина — обыкновенный, небольшого роста по имени Коба. Да, позже этот обыкновенный человек стал лидером большой страны — это был Иосиф Сталин. Не понимаю человеческого пиетета перед политиками и знаменитостями. Стоит вспомнить, какие они были до того, как стали знаменитыми. Обыкновенные людишки. Так вот, человек просто не может без идолов — он их создает как из предметов, так и из себе подобных.

В доме у Драгунского мне как-то пришлось беседовать с иконой, очень старой иконой. Она была сделана еще в восемнадцатом веке в Казани, где предок Драгунского служил в армии. Делал его мастер в Казанском монастыре. Эта икона мне рассказывала, как предок Драгунского пронес эту икону по Европе в 1814 году, когда русские войска гнали Наполеона до Парижа. О, сколько солдат и простых людей поклонялись различным вещам — он видел брошенные кресты католиков, разбитые иконы православных. У каждого своя правда и каждый придает своим определенным предметам священные свойства. Интересно, не так ли? Я беседовал с ковриком для намаза, тоже старым, который мне рассказывал как на его глазах, почти что на нем, ворвавшиеся солдаты каджарского шаха убили своего единоверца — это было где-то в восемнадцатом веке, еще до русских в Шуше, во время очередной войны шаха с местным правителем. Религиозные вещи впрочем, могут много интересного рассказать. Ведь именно им иногда вслух люди доверяют свои сокровенные мысли и просят помощи или прощения у бога.