Последний аккорд - [13]

Я, конечно, надеялся, что остальные вещи не так враждебно настроены к европейской цивилизации. Впрочем, в доме было и немало европейских вещиц, так что мне было с кем поговорить.

Симпатичной оказалось табакерка. Она была изготовлена в Цюрихе, и мы с ней быстро нашли общий язык. Несколько лет назад Ашур-бек путешествовал по Европе и купил ее там. Поначалу он пользовался ею исключительно сам, но потом его сын Махир-бек «экспроприировал» ее. Он хотел выглядеть старше и важнее, и поэтому иногда рисовался с трубкой и дорогой табакеркой в обществе. Табакерка мне сообщила, что Махир-бек — прелюбопытный молодой человек, увлекается либеральными идеями, и, втайне от отца, посещал какие-то кружки.

Он проучился на финансиста и в настоящее время работал в Бакинском отделении Тифлиского коммерческого банка. Ашур-бек, естественно, собирался передать все свое дело ему, а тот же, иногда пользуясь доверием отца, отдавал деньги всяким подозрительным личностям и жертвовал на всякие проекты. При этом он любил красивую жизнь и часто посещал «Зимний клуб» — один из элитных увеселительных заведений в городе. Но по молодости это, конечно, можно простить.

После окончания учебы в Москве он вернулся в Баку — ему еще тогда было лет 21—22 — и по уши влюбился в одну армянскую куртизанку в «Зимнем клубе». Дело принимало нешуточный оборот и Ашур-бек отправил того на учебу в Париж. Махир-бек думал, выбирал — между юношеской любовью и Парижем — последнее перевесило, тем более что и отец с матерью прессинговали.

Он вернулся год назад. Куртизанка уже числилась в постоянных любовницах какого-то миллионера. Махир-бек иногда наведывался в Зимний клуб поиграть в карты, послушать музыку и пообщаться со слабым полым. Но он уже был умудрен опытом — в Париже куртизанки показали ему «настоящую любовь». Это здесь в России народ сентиментальничает. Потом объясню, что имею в виду.

После Парижа Махир-бек приехал совсем либерально, даже сказать революционно настроенным. Что интересно, как рассказывала табакерка, он тесно общался с русскими либералами и революционерами. До поездки в Париж он дружил с одним из молодых докторов, из местных, которого звали Шамси. Они говорили о необходимости пробуждения национального самосознания местного населения. Однако после Парижа Махир-бек был крайне разочарован в способностях местных мусульман поддержать революционное движение.

Как-то утром, когда в городе опять произошли стычки между азербайджанцами и армянами, Ашур-бек решил отправить семью в Тебриз, к своему брату, который там занимался скупкой ковров. Семья уехала, кроме Махир-бека. Вот тогда я и увидел, как последний пригласил домой несколько революционеров. Это были двое русских и Шамси. Они обсуждали дальнейшее развитие событий и свои планы в связи с этим — один из русских просил денег для изготовления листовок. Он считал, что межплеменные стычки дело рук царской охранки и надо немедленно остановить ее, для чего нужна активная агитация.

Махир-бек часто спорил со своим старым другом Шамси. Последний утверждал, что от русских революционеров толку им будет мало. А Махир-бек считал, что местное население темно, невежественно в своей массе и только благодаря русским часть мусульман стала «цивилизованными».

— Посмотри, что происходит вокруг! Гаджи[1] строит школу, а наши гочу[2] и муллы пытаются разрушить школу. Прав был Сабир и тысячу прав Мирза Фатали[3]. Он говорил, что без русских у нас будет опять мрак. Так что надо надеться, что русские сделают революцию и у нас станет лучше.

— Мы для них все равно останемся чужими…, — пытался возразить Шамси. Он далее произносил имена, мне тогда совсем неизвестные — Агаева, Гусейн-заде и других, которые, как он считал, делают полезную работу в целях укрепления национального самосознания среди местного населения.

— В Париже я встречался со многими революционерами. Для них нет понятия «народ» и «племя» — они не разделяют человечество по этническому принципу. Это как раз таки власти пытаются сеять рознь и разделить нас на племена, — говорил Махир-бек.

От всех этих разговоров меня мутило — не этого я ждал. Когда же, в конце концов, на мне будут играть?!

Только когда наступил 1906 год я, наконец, зазвучал. Семья вернулась зимой, когда ситуация в Баку утихомирилась. В целом, несмотря, что в России было не совсем спокойно, решение царя созвать первый раз законодательное собрание — Государственную Думу утихомирило страсти. Часть революционеров в Баку затихла, другая была арестована жандармами. Межэтнические столкновения прекратились. Сона и Сара стали ходить в школу в сопровождении телохранителя. Ашур-бек сказал, что надо нанять учителя музыки, ведь он для того и купил пианино, чтобы дочерей приобщить к музыке.

Через несколько дней появился надменный высокий человек средних лет — это был учитель музыки Станислав Николаевич Бобров. Итак, после его прихода раздались звуки рондо и полонезов. Я был счастлив.

Бобров был строгим учителем, который не имел никакого снисхождения к женскому полу. Он считал, что учеба — это труд и только тяжелым трудом можно чего-либо достичь. Девочкам, впрочем, уроки музыки понравились, особенно Саре. Через полгода, когда она хорошо освоила учебные упражнения, Станислав Николаевич перешел на сольные партитуры. Он, к моему превеликому удовольствию, дал Саре соло Моцарта «до минор». Потом пошли и другие моцартовские композиции. Сона же, хоть и хотела овладеть искусством игры, но была, в отличие от сестры, ленивой.