Последний аккорд - [11]

Теперь мы все стали ожидать, что нас тоже заберут и переправят в Россию к супруге Драгунского. Вот тут-то меня эта перспектива не стала радовать в отличие от этажерки, спальной мебели, канделябров и прочих предметов. В Ольге я разочаровался. Из нее не вышло ни Наташи Ростовой, ни Татьяны, ни Карениной, ни даже Лары, в конце концов. (Правда, к тому времени я слышал про первых двух.) Мне захотелось остаться в Баку и попасть в дом истинных ценителей музыки. Я готов был даже попасть в какой-нибудь кабак на худой конец, и развлекать там публику русскими романсами, полюбить которых меня заставил покойный Игорь Яковлевич.

Через две недели в доме появился какой-то клерк, и вещи стали паковать. Нас разделили: кое-какие вещи отправили к супруге Драгунского — по большей частью эта была посуда и другая небольшая утварь. А большие предметы супруга Драгунского велела продать. Так я оказался в магазине музыкальных инструментов неподалеку от Мариинского сада, нареченного народом Молоканским. Из этого магазина я мог созерцать весь блеск Баку — в этом районе города бедные не водились. Хотя еще два десятка лет назад это был бедный квартал. Но нефть превратила этот и многие другие места в роскошный район.

В магазине я разговорился со старым клавесином итальянской работы. Он попал в Баку двадцать лет назад и созерцал город из окна одной из центральных улиц Баку — Набережной Александра Второго. Ныне он носит название проспекта Нефтяников. Вообще по изменениям названий улиц можно проследить всю историю города — политику, власть, культуру и прочее. Клавесин мне рассказал почти всю историю Баку. Еще двадцать лет назад это был так себе городишка. Но здесь уже появились братья Нобели, Ротшильды и многие другие толстосумы. Нефть текла, текли деньги, но город все еще приобретал черты европейского города.

Клавесин был приобретен армянским миллионером, владевшим несколькими нефтяными промыслами в Баку. Несколько лет назад он умер, его единственная дочь была замужем и жила в Тифлисе. Так что он был перепродан в другой дом — к польскому архитектору (фамилии клавесин не называл, они для него ничего не значили). Потом этот архитектор после завершения контракта на строительства какой-то крупной усадьбы уехал обратно в Варшаву.

Этот клавесин дал мне много интересной информации про жителей города, но одновременно он меня достал. Он все говорил о своей значимости — мол, мы, клавесины, появились гораздо раньше пианино и заложили основу европейской музыки. Ну он прав, они появились раньше нас, но насчет европейской музыки он загнул, конечно. Он все вспоминал, как на нем играли музыку французских клавесинистов Жак Дюфли, Жана Рамо, Луи Маршана, Луи Дакена и многих других. Ну, я вам скажу, итальянская музыка не уступает французскому, пусть хоть и последняя считается особенной. О венецианской и болонской школе тоже много говорят. Дело в том, что, очевидно, на этом клавесине играл кто-то из французов — вот он и пристрастился к ним. Это как ребенок — в какой культуре он вырос, той он и привязывается. Возьми француза и воспитай в русской семье. Конечно, генетика даст о себе знать — я имею в виду темперамент, характер, но мировоззрение у него будет русским. Также и этот клавесин со времени создания был подвержен влиянию французской музыки. Поиграли бы на нем Баха или Моцарта, он поклонился бы немцам.

Клавесин рассказывал, как в Баку начали строиться театры, открываться библиотеки, воздвигаться роскошные особняки. Все это он увидел за последние двадцать лет пребывания в этом, как он считал восточном городе, который благодаря европейцам — немцам (прошу прощения, что я их упомянул первыми, клавесин назвал их где-то посередине), полякам, евреям, ну и французам превращался в европейский город. Ну я возразил, что все они здесь появились благодаря русским. (Я уже стал чувствовать в себе влияние моего покойного хозяина.) Клавесин возражал, что если глубоко копнуть, то это все благодаря нефти. Не было бы нефти и керосина, не было бы тут всего этого европейского. Он говорил, что Баку был типичный азиатский город, притом провинциальный, никогда не был столицей ханств или других государств. Его территория едва выходила за пределы старых стен — того, что люди называли «Внутренним городом». Когда пришли русские, а потом последовала нефтяная лихорадка — все преобразилось. Еще тридцать-сорок лет назад город был в пыли, а сейчас в городе сажают деревья, строят набережную, парки и так далее. Единственно, что во всем этом прогрессе его не устраивало — это то, что музыкальные вкусы менялись. Ну это впрочем не касалось Баку, а было общеевропейской тенденцией. Клавесин отходил на задний план. Он все возмущался, что ничто не может передать сладкий звук его клавиш и струн. Клавесин символизировал Ренессанс — тут конечно, он опять загнул.

Конечно, как я позже осознал, все это были отчасти имперские размышления, в которых отсутствовал элемент местного населения, то есть завоеванного народа в среде и на земле которого все это происходило.

Через некоторое время меня клавесин утомил окончательно и я хотел, чтобы кто-то его основательно разбил. Кроме него особенно болтливых не было — было два новеньких аккордеона, изготовленных в России; пару баянов — тоже в основном новые инструменты. Они почти ничего не знали о Баку, и им было нечего рассказать — у них не было хозяев. Через пару дней в магазин заложили поддержанную скрипку, а чем старее скрипка, тем лучше. Она рассказала интересную историю.