Последние записи - [12]

О Николае Калинниковиче Гудзии, к сожалению, очень мало написано. Хотя надо сказать, что он всячески стремился увековечить свое имя в Университете. Он сделал заказ нескольким художникам, которые должны были написать его портрет. И портреты его действительно были написаны. Но, как всегда бывает у нас, хорошая затея кончилась почти анекдотом: после смерти Гудзия не знали, куда деть эти портреты. Одно время их поместили в коридоре, проходной комнате, так что никто не мог понять, почему они здесь. Другой раз поместили в учебной части, где находилась картотека работ ученых Московского университета. Кстати говоря, там были многие интересные работы, а Гудзия там не было.

Заслуга Гудзия перед Университетом, перед наукой, перед общественностью следующая (с моей точки зрения, очень большая). Надо сказать, что историю литературы преподавали начиная с советского времени: первый период — это был период советский, потом XIX век, потом шел XVIII век. И где-то там в самом конце помещалась древнерусская литература. Гудзий, как человек очень энергичный, предприимчивый и напористый, решил изменить все и сделать так, как должно было быть. С этой целью он обратился в Центральный Комитет партии, предложив свой курс лекций по древнерусской литературе, который шел не в хвосте, а был первым. И замечательно то, что этот курс древнерусской литературы доказывал патриотический характер русского народа, русской литературы, патриотический характер того замечательного направления, которое было дано русской жизни начиная с XII века. И своими рассуждениями он зачаровал членов ЦК, которые, разумеется, раньше никогда не читали древнюю литературу. И когда они узнали, что, оказывается, самый-то агитпроп здесь, в древней литературе, чего там куда-то ходить, вот здесь надо брать все, что нужно для пропаганды советских идей, с этого момента началась перестройка истории русской литературы. Это огромная заслуга Гудзия. Он занимался немного Толстым, он занимался отдельными произведениями древнерусской литературы. То, что он сделал с курсом, поместив древнерусскую литературу в начале истории России, это, конечно, грандиозная заслуга. И никто уже после него периодизации не пересматривал.

Надо еще сказать, что портретов Гудзия было два — один живописный, а другой скульптурный. Поскольку скульптурный портрет был темный, то не совсем догадывались, о ком это речь, кто, собственно, представлен. И куда его девать? Но был такой декан. Алексей Георгиевич Соколов, который решил, что особенно рассуждать не нужно. Лучше всего портрет декана Гудзия поместить в кабинет декана, чтобы все знали, что декан был всегда. Вот во времена Гудзия был воздвигнут монумент в его честь. И до сих пор этот скульптурный портрет находится в кабинете декана. И до сих пор не все знают, чей это портрет. Никакого, так сказать, комментария, объяснения нахождения этого достопримечательного шедевра нет. А можно было бы сделать очень интересную экспозицию с прекрасным историко-литературным комментарием, если бы люди немного шевелили мозгами и понимали, что само имя декана — имя преходящее: сегодня декан один, завтра будет другой. Фамилия другая, но декан-то останется. Декан — такое же твердое имя, как факультет. Мы не придаем значения терминологии — и делаем огромную ошибку и вводим в заблуждение наших младших товарищей.

Положение мое делалось весьма трудным. Я переживал очень тяжелый период. У меня не было никакой поддержки, опереться мне было не на кого. То есть, другими словами, все окружавшие меня люди, ко мне расположенные, были от меня отодвинуты, или вообще исчезли, или вообще никак не реагировали на события научной и политической жизни, которая протекала в стенах университета. Вот в этой самой обстановке мне и пришлось работать. Единственное, что я мог делать, конкурируя с другими, — это мои административные способности. Как администратор я был все-таки очень хороший и незаменимый специалист, потому что другие работники филологического и исторического факультетов просто не знали ни предмета, ни специфики работы, ни кадров. Это все мне было доступно. Что было делать? Дело было одно — надо было работать как можно больше и на самой низовой работе. Ни в коем случае не высовываться. А вот на низовую работу никто не хотел идти. А я эти низовые

работы охотно брал и выполнял. И делал это с блеском. Это меня спасало. Но как бы то ни было, через некоторое время совершенно ясно было, что и это не будет долго. Нужен новый завотделом русской литературы. Предложили Ожегова. Ожегов сказал: «Я буду работать, если со мной будет работать Либан. Один я работать не буду». Нашли соломоново решение — сделать двух заведующих отделами. Как? Ну, они между собой договорятся как. Два зав- отдела. Договориться мне с Ожеговым, конечно, было несложно. И мы эту работу стали делать. Вся трудность была в том, что эту работу контролировали Виноградов Виктор Владимирович, которого вернули из ссылки и сделали действительным членом Академии наук, слово которого было решающим, и Бернштейн Самуил Борисович, которого никто не контролировал, но его положение было тоже не менее резким. Он быстро защитил докторскую диссертацию. А контролем он почти не занимался. Он говорил: «Для меня абсолютно безразлично, кто как преподает. Важно, чтобы преподавали хорошо». Вот в этой обстановке я и работал. Причем я еще оставался секретарем кафедры русской литературы. Заведующего кафедрой русской литературы Еголина сняли. И не только сняли, его лишили звания кандидата в ЦК. Он был кандидат в ЦК партии. Понятно, что это такое? Это член правительства. Этого звания его лишили и назначили его директором Музея Ясной Поляны, где он должен был жить. Но он там никогда не бывал. Это привело к тому, что его оттуда тоже выгнали, и он оказался безработным. Я спросил Самуила Борисовича: «Самуил Борисович, каково же будет положение предметов, которые сейчас преподают?» Он мне ответил: «А, собственно, почему вы об этом беспокоитесь? Вы читаете свой курс, вы ведете практические занятия, вы работаете под моим началом, и вам не надо об этом беспокоиться». — «Да, но Виноградов же все-таки заведует кафедой». — «Номинально да, а фактически нет».