Последние назидания - [58]

Ведь мы были всего лишь небольшим стадом молодых вертлявых барашков, причем с хорошими шансами до смерти баранами и остаться. Мы понимали, конечно, что оказались на свободе, но не представляли себе, что будем отныне предоставлены самим себе. Станем сиротами, хоть и при живых родителях. И за эту самую аттестованную зрелость уже совсем скоро предстоит платить. Люди странным образом склонны радоваться переменам участи. При переводе в другую тюремную камеру или поступая на службу, выходя замуж и рожая детей, или эмигрируя, или даже уходя на войну на вполне вероятную смерть, они испытывают не только опаску, но – возбуждение и подъем от надежды на новое и лучшее. И только спустя жизнь, когда вот-вот все будет кончено, осознают, что нет ничего слаще безмятежной старости, даже отягощенной не слишком утомительными болезнями, старости, когда впереди осталась одна-единственная перемена…

Тогда нам было не до сомнительной доморощенной философии. В день выпускного вечера, когда нам вручали аттестаты, все с цепи сорвались, включая молоденьких учительниц: ведь учебный год кончился и до следующей осени они больше ни за что не отвечали. Я заблаговременно поссорился с Танечкой, переняв у нее самой этот прием: коли она хотела провести денек без меня, то устраивала незначительную размолвку. Дело в том, что у меня в десятом классе был платонический флирт с молоденькой, прозрачной и конфузливой блондинкой, учительницей биологии, которая пришла к нам сразу после института, и еще с учительницей математики, незамужней крашеной шатенкой лет за тридцать с широким задом, курносой и с маленькими быстрыми темными глазами. Но и та и другая интрижка, если можно так назвать томные взгляды и анонимные записочки, были затеяны на спор с моим школьным приятелем Игорьком Бузукиным из класса Д, сыном декана факультета математики педагогического института. Это был кряжистый, плотный, широкоскулый малый – нахальный и еще более физически развитый, чем я, и никто не дал бы ему тогдашних семнадцати лет. Мы, оба заводилы, должны были бы быть в нашей параллели соперниками, но предпочли дружеский пакт, что было возможно лишь по разнице темпераментов: насколько я был парень подвижный, настолько Бузукин основательный. Но склонны к хулиганству мы были в равной мере.

Помнится, именно с Бузукиным мы хором читали стихи Маяковского к празднованию дня революции на первом этаже универмага Москва, собирая при этом деньги за декламацию – ну как странствующие комедианты. Деньги нам, как ни странно, недоверчивые, но наивные спекулянты-провинциалы давали, полагая, должно быть, что в столице так принято. Вокруг нас уже столпились слушатели, Игорек рассовывал пол карманам мятые рубли, пока я декламировал Левый марш с несколько издевательским пафосом, и спугнул нас только поганый голосок какой-то пенсионерки из задних рядов, из партийных, видать,

за Маяковского – и деньги берут… Мы сделали ретираду, на пиво с креветками хватило, но, разумеется, не жажда наживы вела нас, а только страсть к сомнительным приключениям. Так что наш спор по части того, кто первым соблазнит учительницу, тоже был вполне спортивного и довольно цинического характера. Выпускной вечер для этих целей был не только самым подходящим временем, но и, пожалуй, последним шансом, поскольку дальше, в широкой жизни, нас ждали – мы твердо верили в это – куда более заманчивые перспективы, чем одноклассницы с математическим дарованием и школьные учительницы в домашних кофточках: дамы в соболях и балерины. Впрочем, танцовщицы привлекали скорее Бузукина, а я уж был захвачен тогда возможностью интрижки по вокальной части, если не с цыганкой, то хоть с певичкой из ресторана Дружба, ближайшего к школе: меня привлекали, конечно, не столько ее перезрелые прелести, но сама атмосфера кабацкого угара и песенки, что она пела залихватски и с хрипотцой:

Ах, мамочка, на саночках

Каталась я с другим…

Пить портвейн начали задолго на начала вечера, в туалете из горлa.

Конечно, в другое время мы уходили распивать беззаконный алкоголь подальше от школы, хоть за гаражи, нынче же нам все было позволено, мы выпали из-под юрисдикции дирекции, и остановить нас на пути невинных, в общем-то, безобразий могла разве что милиция, но и та в этот день относилась к дуракам-шалопаям снисходительно, понимая, что, продолжая в том же духе, они скоро все равно так или иначе, не сегодня, так завтра, окажутся у нее в руках. Продолжили в тамбуре актового зала, который на этот вечер был объявлен бальным. Потом пили уже в самом зале за кулисами из одного липкого граненого стакана. На сцене играла какая-то самодеятельная поп-группа, тогда этот жанр вегетариански обозначался аббревиатурой ВИА. Я танцевал твист в кружочек с одноклассницами, но, хоть и был возбужден, краем глаза заметил, что Бузукин чинно и грузно, облапив ее спинку, ведет в танце биологиню. Чтобы не проиграть пари, мне нужно бы было найти математичку, но пока я ее искал, пару раз столкнувшись с

Танечкой, которая делала вид, что не замечает меня, и поджимала губы, – что ж, пусть, мне не до нее, я – на охоте, на настоящей мужской охоте, однако ж сердце мое нехорошо сжалось, – я заблудился в толпе танцующих и, поплутав, вдруг обнаружил коварную учительцу алгебры и тригонометрии в объятиях того же вездесущего Игорька.