Последние назидания - [28]

Так, мимоходом, встретившись во дворе, мог обронить какую-нибудь двусмысленность, намекая на наше общее отрочество, потому что, начиная с восьмого класса, учился в другой, специальной, школе, и у меня была уже другая компания и совсем другие интересы.

Теперь ее неожиданный звонок напомнил мне то время, когда нам было лет по двенадцать-тринадцать. Я выглянул из окна во двор. Там, внизу, на асфальте она когда-то прыгала через скакалку, а я вот так же подглядывал за ней и за стайкой соседских девчонок. Я не знал ее нового телефона. И позвонил в справочную. Агафоновых в Москве оказалось пруд пруди. Я знал ее полное имя и ее возраст, но ситуацию это не меняло: скорее всего телефон был зарегистрирован на ее отца-ботаника, профессора биологического факультета. Так что я бросил свои поиски, пожав плечами: что ж, жаль, но – не сложилось. А между тем у нас с ней было одно важное незаконченное дело, и, оказалось, она тоже жалеет об этом. А именно, мы с ней так и не переспали.

Сейчас я вспомнил, когда мы познакомились. Мы учились классе в шестом, наверное: Агафоновы приехали в этот дом позже, чем мы, переселившись из коммуналки в четырнадцатиэтажном – этот дом напротив кинотеатра Прогресс так и назывался в университетском фольклоре – в отдельную квартиру. Они появилась, когда наш двор уже зарос кустами сирени, прижились липы и тополя, несколько березок, были разбиты под окнами первого этажа цветники с золотыми шарами, а зимой каток на спортивной площадке, обнесенной стальной сеткой, почему-то бросили заливать. Что ж, катание на коньках было привычкой многих юных поколений, но наше, кажется, было едва ли не последним.

И мы уже выросли из своих детских снегурок, которые приматывались веревкой прямо к валенкам, из фигурок, намертво прикрученных к подошвам высоких шнурованных ботинок, из гаг с выступающим передом, из высоких шикарных хоккейных канадок и даже из доставшихся по наследству от отцов с длинными лезвиями и острыми носами, опасных в спортивных схватках, беговых норвежек.

Никто не пришел нам на смену. Следующие генерации отчего-то отказались от радостей конькобежного спорта, когда на иллюминированном катке под звуки голоса какой-нибудь Далиды так ловко было приставать к девчонкам. Теперь в нашем детском дворе появились рядом с заброшенной спортплощадкой самостройные лавочки и стол для домино, за которым забивала козла компания, состоявшая из обслуживающего персонала: слесарь Витя, живущий в гражданском браке с нашей техником-смотрителем Валей, отец Филиппка, – он тоже был с автобазы, дворник Вася. Интеллигентные же жильцы, тогда еще кандидаты наук, уже не выходили, напялив линялые пузырящиеся на коленях треники, на апрельские ленинские субботники, как было поначалу, когда горячим еще оставался энтузиазм новоселов. Короче, жизнь наладилась и устоялась, подросли девочки, мои ровесницы. А ведь когда-то они играли на асфальте в классы, прыгали через веревочку, модничали, нося все как одна одинаковые кофточки и притворно воротя от нас носы. Среди них была и самоуверенная, неуемно болтливая, как бывают говорливы интеллигентные неумные женщины, красавица Таня Скокова, моя первая любовь, и ее фамилия гармонировала с семейным преданием, будто ее мать – внучатая племянница балерины Ксешинской. И плотненькая Люба Чернова, жившая на первом этаже, – вечером, уцепившись за решетку ее окна и подтянувшись, удобно было подглядывать, как она раздевается перед сном. И умница Лиза Каракозова, отличница с прямыми некрасивыми волосами и дурными зубами. Наконец, эта самая Оля Агафонова, которую создала природа не для любви, как Таню Скокову, но для страсти и похоти.

Она будто и сама это понимала. А потому не была романтична, ловко заманивала в свои сети, чаруя статью, формами, так странно развитыми у нее уже на тринадцатом году. В ней уже тогда была сонная нега восточной наложницы, ленивая поступь и равнодушная готовность себя дарить. Дарила она себя нам на пару с Серегой Гвоздевым – он уж как-то попадался нам на футбольной полянке за домом. Нет, это, конечно, не был групповой секс, мы все были малолетними девственниками, мы просто хором лапали и щупали ее, что, кажется, доставляло ей большое удовольствие.

Этот самый Гвоздев был ничем не выдающимся парнишкой. Разве что тем, что и учителя, и одноклассники никак не могли не скаламбурить, произнося его фамилию. А учитель физики так вообще начинал каждый урок с того, что тыкал в него пальцем: назвался Гвоздевым, полезай в кузов. А поскольку Серега был завзятый троечник, уроков не учил, а гонял в футбол, то по физике у него выходила за четверть круглая двойка. Это был худой, невысокий, темненький, с рано проступившим кадыком и темными пучками над углами губ мальчишка на пару лет старше меня. Но одна отличительная особенность у него все-таки была: половое созревание, период вообще мало приятный, томительный и хлопотный, давалось ему как-то особенно мучительно. Он, что называется, был всегда тревожно озабочен, никакой футбол не помогал, к тому же он был не просто некрасив, но неопрятен и физически неприятен, с плохой кожей и всегда слюнявыми губами, и девочки сторонились его. Он пытался подкатываться к взрослым теткам, однажды подстерег в темном проходе за гаражами какую-то маляршу-строительницу в заляпанном ватнике, возвращавшуюся, видно, с работы, наставил на нее пугач и отчаянно крикнул раздевайся. Она обернулась и устало сказала: а вот я тебе сейчас уши-то надеру, щенок. И Серега позорно бежал.